Как бы ни хотела обратного современная глобальная культура, секс чаще всего выступает как нечто гетерономное – т.е. он всегда нужен для чего-то иного, нежели он сам. Это способ развлечься и отвлечься, жест, укрепляющий отношения, акт агрессии и укрепления власти, услуга, эксперимент, магический акт и т.д. В викке секс обладает тремя модусами в религиозно-магическом контексте.
1. Секс как способ достижения ИСС с той или иной магической или мистической целью.
2. Секс как магический акт, действенный сам по себе.
3. Секс как иерофания – воплощение некоего божественного процесса, священной ценности или самого божества.
В своем третьем качестве секс практически всегда присутствует в викке в «свернутом» виде – во всяком случае, в той викке, которая сохраняет свою связь с грейвсовско-гарднеровским этосом и мифом.
С самого начала религии секс агрессивно декларировался священным и чуть ли не навязывался викканам, как своеобразный долг. Так же в свое время навязывалась в других религиях сексуальная воздержность. При помощи секса в викке сформировалась область религиозного «зла» – это «патриархат», «капитализм» или «современность», в которой якобы господствует «мать всех грехов» – подавление сексуальности, от которой произрастают угнетение женщин и малых народов, социальное неравенство, война и расколдовывание мире. Тем не менее, современные язычники практически никогда не замечают, что сам клич о «раскрепощении сексуальности» происходит из культуры современности, равно как и миф о жуткой сексуальной закрепощенности отдельных эпох (на Западе обычно говорят о XIX в., у нас – о советском прошлом).
В 1960-е-70-е гг. викке было очень просто и легко нести людям свою «керигму», свою благую весть о хорошем сексе, который победит злую современность, потому что точно такую же весть несла контркультура общего потока, частью которого викка оказалась и с которым сегодня слилась до полного неразличения. Однако, как пел один из бардов этого потока, «времена меняются», и сегодня вполне справедливо говорить о том, что источник божественного секса иссяк. От секса в викке остался символ – там, где прежде была подлинная трансгрессия на уровне социального поведения. Общество потребления полностью победило сексуальную эмансипацию и подчинило ее своим целям – поэтому старый клич Гарднера, Валиенте, Стархоук и Будапешт, призывающий к освобождению магии секса, сегодня не может восприниматься иначе, как старомодный и банальный. Ассоциация магии и секса, которая имеет корни в Возрождении (см. книгу Иона Кулиану «Эрос и магия в культуре Возрождения») сегодня превратилась в ассоциацию секса и соцсетей, где тиранически правит сила образа и компьютерной «пневмы», осуществляющее принудительное очаровывание людей. В нашем бытии слишком много секса – секс банализирован, обращен в ресурс, в итоге – поруган и – как результат – обессилен.
Это проявляется в том числе и в кризисах в викканском сообществе. На Западе 2010-е гг. останутся годами скандала вокруг недопуска женщин-трансгендеров на ритуалы Ж. Будапешт, годами осуждения викканского жреца Кенни Клейна за детскую порнографию, годами рассказов о домогательствах со стороны старейшин религии в веселые 70-е и о принуждении к «великому ритуалу». В России мы до сих пор можем наблюдать интернетный срач, который во многом заменяет нам догматическую полемику – и он тоже вертится вокруг темы злоупотребления сексом. 
В таком неутешительном положении дел, однако, кроется не просто семя надежды – здесь сосредоточена огромная удача для викки как религии. Во многом от того, воспользуется ли она этой удачей, зависит будущее этой религии – и, не исключено, что будущее религии вообще. Именно викка с ее автономией секса как иерофании способна «спасти» секс, вырвать его из диктата сил культуры и содержания и внести в священное царство подлинной, а не воображаемой природы, где вместо содержания обретается суть.
Секс, если он действительно выступает для нас не только иконой божественного – но самим божественным в некотором роде – должен быть найден в персональном квесте. Никакого секса вообще нет – есть сексуальность конкретного человека и его/ее партнера. Банальная метафора секса – мистерия. Это выводит нас на связь секса и мистицизма в смысле, который мистицизму придавала Ивлин Андерхилл – «поиск «выхода» или «возврата» в то желанное состояние, в котором они могут удовлетворить свою жажду абсолютной истины». Секс является искомым – его автономия есть тот Грааль, который единственно способен исцелить и нашу сексуальность и, возможно, всю нашу жизнь. Здесь совершенно очевидно, что секс как автономная иерофания должен траснсцендировать викку. Выход в секс – это выход в настоящее (божественное, природное, несодержательное) из артефактного (человеческого, культурного, содержательного). Именно здесь высвечивается собственно роль викки, роль мифа и ритуала, которые с необходимостью должны быть осуществлены и преодолены для того, чтобы явить то, что стоит по ту сторону их. Крайне важно здесь оказывается понятие игры – игры как подделки реальности и игры как предельной реальности: в первом случае важно осознание ее артефактного характера человеком, во втором – ее бескорыстие, ее свобода от любых целей и мотивов, иных чем сама игра.
Основатели религии оставили ключ, который должен помочь нам: это ритуальный пароль «Совершенная любовь и совершенное доверие». Любые попытки коснуться иерофании секса, минуя этот пароль, приведут к тяжелейшим последствиям. Именно осуществлению совершенной любви и совершенного доверия должна быть посвящена жизнь всего викканского сообщества и жизнь тех групп, где, собственно, и проходит викканская работа. Чтобы спасти секс, им надо заниматься; чтобы заниматься им, ему следует построить храм. Говорить о святом святых, когда еще только закладывается фундамент, преждевременно.
Гарсиа