Кто из нас доживёт — до ста?
Последнее поколение двадцатого века
покорно ложится в гробы, устав
от звания человека…
Евгения Красноярова
Венком из сон-травы украсить бледный лоб,
Сорвать покров усталости смертельной,
Отбросить ложный страх, поднять метлу в галоп —
И мчать по кромке ветра в ночь Бельтэйна.
Серебряным хвостом плеснёт — и был таков —
Ленивый лунный линь – мелькнёт и сгинет
Под пеной лепестков и пеной облаков
В котле с кипящим зельем от Богини.
Смущённый майский принц в сияющем венце,
Здесь можно всё! Забудь морозы Йоля!
В огне моих волос сгорев, останься цел,
В оковах теплых рук — останься волен!
Татьяна Шеина
Однажды на окраине города, там где тягучий выцветший асфальт норовит раствориться то в топких болотных грязях, то в выцветшей сухой хвое, зарычали моторы, заскрипели краны, зазвенели крики строителей. Вздрогнула земля, поднялась и осыпалась под напором человеческой воли. И лес с болотом отступили, давая место сначала котловану, а после уж и высоким домам. Налетел почувствовавший волю ветер, ударился в крепкие стены, да пошёл с досады завывать по дворам. Прошёлся ненароком по кирпичной кладке — вдруг да найдётся щель! — и бросился прочь, вздымая земляную пыль пополам с песком и каменной крошкой.
И тут уж ему было где разгуляться. На большом пустыре рядом со стройкой выросли земляные холмы, перемежаясь арматурой и бетонными блоками. Разошёлся ветер, засыпал песком и пылью обломки красных кирпичей. Разровнял широкие колеи и выбоины.
Мёртвой лежала земля. И только ветер ярился над ней, норовил бросить в лицо прохожим пригоршню пыли. А после стих и ветер. Пустырь огородили бетонным забором и скрыли от людских глаз. Как неприятное напоминание, какой ценой заплатил город за возможность расшириться, дать приют людям в своих новых уютных квартирах. Болотная вода наполнила подступы к пустырю, но до него самого так и не добралась. Не смогла подняться по возникшему на изломе оврагу. Чахлые берёзы проросли в мутной воде близ бетонных блоков. Но ни одна из них так и не перебралась на сухие холмы за пределами стен.
Таким и увидел я пустырь впервые. Угрюмым, тихим и безжизненным. Пыльным и навевающим невесёлые мысли в своей монументальной неизменности. Лишь несколько известных надписей внутри стен говорили о том, что люди всё же иногда посещают это место. Впрочем, мне так и не довелось увидеть никого входящим через единственным проход в стене. Быть может они заходили туда ночью или по особым дням.
Тишина, царящая в нём, манила меня своей спокойной драмой. Простым и, пожалуй, даже философским отношением к случившемуся. Так уж сложилась жизнь, — говорил пустырь. Быть по сему, — говорил пустырь. Зато здесь всегда можно укрыться от шумных и суетливых прохожих, — с надеждой добавлял пустырь. И я укрывался, кутаясь в пустоту и поглядывая поверх стен на возвышающиеся поодаль сосны. Словно закрывался в одиноком полуразрушенном форпосте на границе города и леса. Только вот хоть и был он “построен” городом, меня не покидало чувство, что защищал он именно лес. Своей пыльной немотой прикрывал его от нового наступления.
И это было вполне успешное прикрытие. Быть может у строительной компании закончились деньги, а может быть они сочли дальнейшую работу на этом участке неперспективной. Но после завершения заложенных площадок новых уже не последовало. И лес, и болото остались в своих владениях. Обступив город со всех сторон, каждую ночь они настороженно заглядывали в его светящиеся окна. А город восторженно смотрел на них чуть не до самого утра и медленно гасил свои огни.
Но колесо года, как и колесо судьбы вращается неумолимо. Летняя сушь сменилась холодными осенними дождями. А за ними пришла невиданно снежная зима, в сугробах которой и вправду можно было утонуть. Парализованный сначала от бесконечного снегопада, а затем от сильнейших морозов город закрутил меня и бросил в один из самых трудных жизненных периодов. Заставил на долгий год забыть обо всём, кроме решения вереницы проблем и забот.
И новая весна, и новое лето прошли мимо меня, оставив по себе слабые смутные воспоминания. Только спустя год я снова добрался до пустыря. В поисках драматичного места для фотосессии образа Смерти я перебрал немало вариантов, но так и не смог найти ничего подходящего. И тогда мне пришло в голову, что этот заброшенный форпост, это пограничье, как ничто другое символизирует Смерть. Символизирует переход и окончательную потерю прежнего естества. Я поспешил заглянуть за бетонные стены, чтобы убедиться в правильности своего выбора воочию. И к своему удивлению понял, что ошибся.
Некогда безжизненная земля поднялась и воспряла ото сна. Покрылась ковром из мхов вперемежку с травой, распушилась словно обсохший птенец и задышала самой весенней свежестью. Свет майского солнца проникал сквозь молодую поросль, и казалось, что она сама светится ему в ответ. И в этом свечении в воздухе плыла уже не пыль, а нежная пыльца. У нескольких проросших по холмам ив золотились первые робкие соцветия. Возможно, ветер заглянул прошлой весной на оставленный было пустырь и занёс пригоршню семян из леса. И теперь подросшие деревца торопились освоить предоставленное им щедрой рукой место. По краям пустыря, раздвигая мелкие листья подорожника цвели яркими солнечными зайчиками одуванчики.
Земля, оставленная умирать в пыли и опустошении, победила и наполнилась жизнью. Как и полагается земле. Как было прежде и как будет впредь. Потому что земля не знает поражений.
***
Безмолвный урок возродившейся земли был в те дни очень важен для меня. По личным, конечно же, причинам. Но извлечь из него пользу вполне могут и другие люди. Например, ты, читатель. Прошедший свой путь магических и ритуальных действий, попробовавший их на вкус, узнавший погружение в их лёгкость, страстность и силу. Увидевший как легко сознание уплывает вдаль от прочных оснований, стоит лишь отпустить его. Дать волю и указать далёкий смутный ориентир.
Подобное случается в повседневной жизни от головокружительных перспектив или слишком абстрактных размышлений. Находит на нас в увлечении тайнами истории и конспирологии. Манит к себе в медитациях и экстазе мистических практик. Но, как пел незабвенный Борис Гребенщиков: “Нежность воды надёжней всего, что я знаю. Но инженеры моего тела велели мне ходить по земле.”
Нет основания прочнее, чем сама земля. И однажды из любого путешествия в грёзах или наяву мы возвращаемся к ней. К прочной, к пронизанной корнями и монолитами гор, к явленной нам в полноте суровых простых ощущений. К стихии земли. И к самой земле. Рыхлой, тёплой и одуряюще пахнущей после дождя.
Тот, кто забыл о ней, кто решил обойтись без неё, будет либо рано или поздно брошен на эту твердь принудительно. И возможно даже травмирован об неё. Либо же окончательно уйдёт в неведомые эмпиреи, оставив остальным людям лишь своё обезумевшее и ставшее бесполезным тело. К сожалению, такое случается с людьми. И стремиться к этому уж точно не стоит. Но к счастью это редкость. В большинстве случаев хотим мы того или нет, нас вернёт к собственным корням и основаниям. И чем дольше мы игнорировали их, тем больнее окажется приземление.
Земля не знает поражений, не ведает жалости к тем, кто решил обыграть её и оставить в стороне. Но она — не жестокий тиран. И не наш мучитель, что бы мы порой себе не выдумывали. Её победа — это и наша победа тоже. Если только мы сумеем правильно настроиться и принять этот факт. Победа земли ведёт к победе жизни, наполняет силой, восстанавливает разрушенное и порождает новое взамен ушедшему. Эта стихия как никакая другая может исцелять. Не дарить забвение, нет. Исцелять по-настоящему. Глубоко и окончательно.
Порой она сурова. Её цель выше наших сиюминутных желаний и тем более заблуждений. Земля требует исполнения обязательств, принуждает к движению и развитию, без сожаления стирает всё нежизнеспособное и слабое. Но она же и даёт шанс каждому. И если попытка к бегству обречена, то попытка использовать дарованную землёй силу вполне может привести к нашему обновлению. И в свою очередь к новым результатам. К реализации уже наших желаний.
Когда кажется, что выхода нет и всё обречено. Когда выстроенный нами карточный домик рушится от жизненных невзгод. Когда впереди только пустота. Когда мы сходим с ума бессильные и терзаемые собственным безумием. У нас всё ещё остаётся шанс восстановиться и исправить собственную жизнью. Но для этого нужно вернуться к основанию.
***
Поиск твёрдого основания, равно как и бегство от него, — неотъемлемая часть истории русской викки. Той самой глубоко личной истории, которую каждый проживал самостоятельно. Путеводным клубком разматывалась она год за годом, пока не приводила нас в викку, кого раньше, кого позже. И только сейчас оглядываясь мы понимаем, что множество нитей сплелись в одну ведьмину лестницу, украшенную нашими жизнями — точно яркими бусинами.
Индивидуальное и личное на поверку оказывалось куда более общим. Понятным и близким другим викканам. Словно паломники мы вышли из разных городов и весей, но вскоре обнаружили себя на одной тропе, ведущей к ещё неведомому далёкому храму. Несовместимые, не умеющие договориться друг с другом, неповторимо различные — но вопреки всякой логике связанные воедино. И повторяющие один и тот же путь.
Впрочем, стоит ли удивляться? Все мы дети одной и той же эпохи. И сколь бы различны ни были наши жизни, век поставил перед нами одни и те же вопросы. Быть может, дай мы на них другой ответ, нас не было бы в викке.
Иди за мной, дорогой читатель, скорее! Перенесёмся в 90-е, во времена нашего детства. В годы сколь близкие, столь и загадочные, о которых каждый рассказывает своё. В годы, когда прежний мир рухнул и на перепутье дорог рождались новые страны, организации и образ жизни. А тихий и скромный ручеёк западных идей почти мгновенно обратился в своенравную бурную реку.
***
Воспоминания не только индивидуальны, но и лукавы. Особенно это касается детства, когда многое важное оставалось непонятным. А понятное не всегда было важно. Напряжение завершающего этапа СССР и трудные мгновения первых лет уже новой страны в памяти взрослого человека неизбежно должны были запечатлеться со всей возможной яркостью и силой. Но ребёнок барахтается в этих смутных событиях, словно в закручивающемся водовороте, несущем его семью в неведомое. И за волнами и порывами ветра не видит ни причин, ни вероятных последствий. Неочевидное — скользит по граням разума и с трудом оставляет свои следы. Словно тонкий аромат тления среди цветущего луга. Не захочешь — не заметишь. Кому-то повезло меньше и жизнь резко и полно окунула его в отчаяние уже в столь малые годы. Мне повезло больше, моя семья пусть и с трудом, но устояла. И потому первое, что мне вспоминается, когда я думаю о тех годах — вовсе не беды. Первое, что мне вспоминается — это кузнечик, сидящий на моей куртке.
Солнце. Травы на ветру. Небо без края. Я в теплой куртке лежу на чём-то мне невидимом. Из ниоткуда на меня прыгает коричневое существо, удивительное и усатое. Оно огромное. Оно сидит на куртке прямо перед моими глазами. И я замираю в восторге и одновременно страхе. А со стороны звучит красивый как музыка голос: “Это кузнечик. Кузнечик.” Воспоминание обрывается, так же резко, как и началось. Словно сияющий осколок витража.
Я знаю, что это поле рядом с дачным сообществом. Знаю и то, что голос принадлежит матери. Именно знаю — в воспоминании этого нет. Да и не может быть. Сколько тогда мне было? Я лежу — явно в коляске. Ничего больше в моей памяти нет. Но этот кузнечик остался навсегда, даже перед смертью я буду любоваться на осколок витража из давно забытой жизни. Мир будет меняться по кругу до неузнаваемости, снова и снова. Но кузнечик останется.
Когда я думаю об этом, то отчётливо вижу как на фоне секундного осколка меркнут все последующие. Потому что он может быть основанием, прочным и надёжным. Той самой всепобеждающей землёй. Остальное же, увы, и близко не дотянет до него по прочности.
***
Можно не разбираться в экономике. Но трудно не понимать, что у семьи не хватает денег. Можно не разбираться в сути происходящих процессов. Но невозможно не обратить внимание, как мать вынуждена менять одну работу за другой, чтобы найти место с нормальным заработком. Без страха потерять его в любой день. Или как отец становится всё раздражительней, всё чаще ругается и ищет подработки, которые раньше не стал бы даже рассматривать.
Работа родителей годами была связана с заводами. Серьёзные специалисты, достойные выпускники своих вузов, технари. Они могли по-разному относиться к делу, но всегда ощущали себя инженерами. И видели в этом известную надежду на будущее, если не отдельный смысл жизни.
Однажды я спросил знает ли мать как провести математический расчёт, который мне никак не давался. И до сих пор слышу её оскорбленный голос: конечно, я инженер. В тот момент прошли уже годы после увольнения. Но самоосознание осталось. Его не стёрли годы унижения на нелюбимой работе, вечный поиск денег и беды.
Так в племенах в диких местах земли человек, снимающий с полки ружьё пару раз в год, называет себя охотником. В ответ на вопрос кто он. Называет гордо и уверенно. Всё остальное не имеет особого значения, это просто трудности жизни. Он — охотник.
Так и моя мать навсегда осталась инженером. А отец буквально почти до пенсии так и не смог расстаться с заводом, даже когда это приносило ему больше проблем, чем выгод.
Для многих людей в 90-е рухнула не экономика. Не их личное финансовое состояние. Рухнуло самоосознание, понимание своего места в мире. То, нерушимое, что связывало годы в единую осмысленную нить. Инженеры, учёные, даже люди менее громких профессий — остались один на один с реальностью, которая стремительно стирала старые статусы. И поднимала на поверхность совсем новые. Кто-то смог перестроиться, кто-то нет. Кто перестроился, но в глубине души сохранил то, потерянное ощущение. Чтобы нести его до конца дней, сохраняя не только жизнь, но и рассудок.
Старая экономика разрушалась, взамен неё выстраивалась новая. Процесс неизбежный. Нельзя вернуть ушедшее, можно лишь построить вместо него новое. Но в тот момент, глядя в лица родителей, я видел только одно. Всё, что составляло смысл их жизни медленно рушится, давая взамен сомнительные надежды. Да, отец в конечном итоге говорил, что результатами остался доволен. Только вот на его лице всегда читалось обратное.
Мир, в который мы пришли, уже разрушался. Мы не застали его ни сильным, ни крепким. Лишь ветхим и летящим в пропасть. А после — слабым и ненадёжным в своём перерождении. Это читалось в лицах родителей, звучало в их голосах, отражалось на жизни вечной экономией буквально на всём, на чём только можно. Позади было что-то странное, о чём говорили неловко и непонятно. Впереди были невнятные обещания в телевизоре, да сомнения близких людей.
Мир, идущий из ниоткуда в никуда. Таким его застал я. И в этом мире предстояло жить.
***
Вернёмся же назад, в то время, когда я и многие другие ещё были далеки от викки. И только начинали свой путь. В мир, лишённый ориентиров и основ, который мы все получили от рождения или по меньшей мере с самого детства. Что делает человек, которому не досталось ясной и простой картины мира, а сложную и неприятную он пока принять не готов? Что делает человек, чьё детство пришлось на эпоху хаоса? Он бросает хаосу вызов. Со всем своим пылом и крепнущим день ото дня максимализмом.
Каждому поколению его время — внове. Но века осыпаются пеплом за веками и тысячелетия текут сквозь пальцы холодным песком забвения. И, по верному замечанию Екклезиаста, ничто не ново под луной. Как уходит и возвращается весна, так уходят и возвращаются целые эпохи. Новые люди в новом мире дают ответ на всё те же вопросы, что звучали поколения до них. И даже самые новые ответы в чём-то повторяют опыт ушедших.
Подобно Шиве, кружащемуся в безумной пляске созидания и разрушения, Вселенная вращается вокруг баланса хаоса и порядка. Бросается то в одну, то в другую сторону, точно корабль в шторм. И всё живое, чтобы не рухнуть в глубины, спешит на противоположную сторону. Цепляется за борта, силясь остановить качку, усмирить шаткую посудину. И удержаться на плаву. Коль солнце по утрам всё ещё всходит на востоке — вероятно, у нас это получается. Утешительная мысль, не правда ли?
Во времена запретов и генеральной линии партии умы бредили великой свободой от всего, масштабными фантастическими планами. Но когда половодье 90-х снесло казавшиеся незыблемыми основы, в сердцах нового поколения зародились иные планы. Порядок был сломлен и отброшен, река без берегов разносила хаос по городам и домам. И внутри людей засиял до того придавленный и придушенный порядок. Удивительный лабиринт, который каждый носит в себе и развивает, выстраивает по кирпичикам. Каждый вступил в битву с хаосом, уподобился древним героям, пусть даже в малом. Каждый разжигал огонь в своём сердце. Но не для того, чтобы спалить окружающий мир. А для того, чтобы осветить тьму. И согреть опустевший очаг. Окружающий мир зародил в нас жажду странствий и свободы. Но в сердце уже зрела жажда дома, которого так не хватало в беспокойные времена. Эта дуальность, этот пожирающий нас конфликт интересов оставил в нас глубочайший след. И, верно, мы пронесём его в себе до самой могилы.
Мой школьный друг, давно оставленный в прошлом, годами стремился стать военным. Быть силой, честью и опорой. В море возможностей он хотел стать скалой, о которую разобьются слишком уж агрессивные волны. И на которой смогут найти приют странники бури. Его не манили завоевания древности и дурманящие соблазны могущества. Служить и защищать с детства звучало ему как лучшая из целей. Пройдут годы, он разочаруется в армии и так и не решит связать с ней свою судьбу. След его для меня давно утерян, но я надеюсь, он воплотил своё желание, пусть и в других сферах. Воплотил свою горячую жажду. Может быть хотя бы для своей семьи.
Несколько моих друзей, уже в студенческие времена, стремились “не работать на дядю”, хотели собственный бизнес. Но и их цели разительно отличались от тех, которые мы могли бы ожидать, вспоминая наставления американских бизнесменов. Прежде всего они больше не хотели считать копейки. Не хотели чувствовать собственное бессилие. Стремились найти опору — потому что кроме как в себя, ни во что не верили. Их великая цель, их готовность рисковать удивительным образом были связаны с желанием обрести всё тот же спокойный надёжный дом. Очаг, у которого уставшая душа могла бы обогреться и наконец-то сбросить с себя груз дней.
Моя первая жена, инженер в области энергетики, бредила большими проектами, гигантскими электростанциями и возможностями. Её глаза пылали, а волосы развевались точно от ветра, когда она рассказывала о практически недоступных мне нюансах релейной защиты. Подобно древней валькирии в высоковольтных разрядах представала она каждому, кто давал ей повод заговорить о работе. Но не жажда денег и даже не жажда новых высот цивилизации вела её. Сквозь все восторги проскальзывали слова о простых и неожиданно понятных целях. Сохранить тот мир, который остался. Нести тепло и свет в дома. Чтобы жизнь вокруг становилась радостней и спокойней. Надёжней в своём постоянстве. И чайник радостно грел воду для вкусного чая. Не тоже ли самое испытывали советские инженеры, когда после гражданской войны, а позднее уже после второй мировой так рьяно бросались на амбразуру новых строек и даже самых безнадёжных затей? Не изменить мир. Не совершить в нём технологическую революции. А обогреть его. Сделать светлее и радостней.
Хаос ярился и бушевал вокруг нас. А порядок в сердцах рвался обуздать его. Пусть на миг. Пусть хотя бы в малом пространстве нашего дома, если не удавалось большего. Пусть хотя бы в наших уставших душах. И неважно какой ценой. Цена терялась на фоне самой надежды упорядочить мир. Придать ему свет и смысл.
Множество людей старшего поколения ринулись в религиозные секты, гасили своё сознание, чтобы успокоиться, перестать паниковать. В нелепой, но очень понятной человеческой надежде на спасителя, который придёт и всё наладит. Увы, спаситель не приходил. А жизни падали в жернова быстро распознавших выгоду коммерсантов. Сюжет не нов. И повторится ещё многократно.
Наше поколение также не избежало этой участи. Спасители менялись, а надежды в сердцах оказались неподвластны годам и поколениям. Но всё же большая часть шедших рука об руку со мной людей, людей нового поколения, выбирала иное. Порядок, рвущийся из души в мир, требовал не столько ждать спасения, сколько нести его самостоятельно. Взять мир в собственные руки. И усмирить хаос. Так многие приходили в магию. Желания вели их не всегда осознанно, часто скорее исподволь. День за днём побуждая приближаться к манящим возможностям колдовства. Обещая исполнение чаяний и силу обуздать ветер перемен.
Так магические зелья, масла, амулеты и руны становились для людей новой надеждой. Побуждали тратить на них немало сил. Объединяли людей. Рыбак рыбака видит издалека, а колдун колдуна и вовсе примечает прежде, чем увидеть. В этой удивительной общности желаний, целей и волшебных инструментов обретался дом для невероятно большого количества страждущих. Пока одни закрывали глаза под крики просветлённых и вдыхали благовония, чтобы всё забыть, наше поколение старательно перетирало ладан и травы в ступках, чертило непонятные письмена и взывало к духам всех мастей на все лады и голоса. Полагаю, немало духов оказались не готовы к столь массовому паломничеству. И просто побоялись откликнуться. Но тысячи людей, завороженные обещанием откровений, не желали сдаваться.
Воистину, только переломные эпохи способны порождать такое количество магов, что даже эфирные масла в аптеках порой рисковали закончиться от набега покупателей. Начало 20 века когда-то породило множество медиумов. Но колдуны конца 20 века и начала 21 предпочитали более активную позицию. И старательно умасливали свечи, чтобы произвести очередное воздействие на мир. Не так уж важно искали они денег, любви или отмщения врагам. В глубине действий всегда лежала одна и та же страсть. Одно и то же пламя питало их во множестве лиц. Пламя так и не найденного очага. Страстное желание обрести дом. И покой.
***
Мой путь оказался иным. Будучи всегда немного оторванным от сверстников я пошёл не по пути колдовства. Но по пути агрессивного атеизма. И безусловной веры в науку. Для ребёнка инженеров, наследника крупицы их чаяний и опыта, это оказалось столь же естественно, как дышать. Я и по сей день свято уверен, что глобально изменить мир к лучшему могут только наука и технологии. Всё остальное лишь полумеры, костыли калеки. В те же давние годы я горел этой идеей как солнечным пламенем, сжигающим во мне всё прочее в пепел. Более того, стремящимся сжечь в пепел и всё вокруг, что не желало признавать святости атеистических и научных идей. Да, порядок может быть жесток. Порядок порой может быть страшнее самого хаоса. Окажись я упорней, продлись моё горение на несколько лет дольше — уверен, немало людей попробовали бы на вкус сколь уродливые формы может принять отравленный порядок в душе человека.
Жажда дома может вести человека путём отрицания. И даже обращаться в желание упростить и ограничить всё до предельно возможного минимума. Отрицание мистических проявлений само по себе не хуже и не лучше веры в них. Атеизм достоин уважения также, как любое другое мировоззрение. Пока сохраняет мирные черты. Но его агрессивная форма способна сечь под корень не только чужие взгляды, но и чужие жизни. Если твоя девушка уходит спать в слезах от того, что ты в гневе отчитывал её за крестик на шее. Если твой друг посылает тебя куда подальше после отповеди за практики медитации. А родная мать молча обижается на твоё презрение к иконам. Вероятно, с твоим мировоззрением всё же что-то не так. Если оно причиняет боль твоим близким, даже когда они стараются к тебе не лезть — разве это помогает обрести дом? Пламя очага прорастает сквозь щели в кирпичах и охватывает здание, пожирая немногое нажитое. Пусть ты даже будешь стоять в стороне, в безопасности. Пиррова победа радости не приносит.
Сжечь мир, чтобы выстроить на его основе крохотный безопасный очаг, — цель, вероятно, близкая для отдельных представителей моего поколения. Но, к счастью, сомнительная для большинства. Эта цель была куда ближе для иного поколения, поколения тех, кто искал в порядке хаоса. Мои же сверстники большей частью смогли обойти искус и найти баланс между жаждой минимализма и необходимостью хранить жизнь, в том числе чужую.
Наука прорастала в нас, давая надежду на улучшение жизни, на спасение от болезней и экономических бед. Наука цвела множеством прекрасных шансов. Очередной технологический взрыв стремительно уносил нас в потоки нового информационного мира, по волнам стремительно развивающихся сетей. Сминал расстояния как жалкую картонку, объединял людей из разных городов и стран. Создавал волшебную иллюзию, что мир можно построить там, в цифровых облаках, оттолкнувшись от пустой одинокой реальности.
Годы шли, технологии становились доступней, вот уже и компьютеры стали естественной нормой в большинстве домов. И в те же дома постучался высокоскоростной Интернет. 2000-е отметились ростом экономики и законности, улучшением жизни для многих людей в России. Накладываясь один на другой эффекты виртуального и реального мира порождали ощущение взаимосвязи. И усиливали надежды на дальнейшей рост. Увы, технологии продолжают развиваться и сегодня. С экономикой ситуация оказалась куда сложнее.
Наука прекрасна и удивительна, уверен, однажды она сделает наш мир куда лучше, надёжней и безопасней. Но, к сожалению, даже наука не может спасти нас от хаоса окончательно. Новые технологии решают одни проблемы и порождают другие. Что ещё хуже, порой даже сытость не способна защитить нас от социальных потрясений и политических кризисов. Никакая виртуальная реальность не вернёт умерших, не возродит дружбу и любовь, не исправит детство. Иллюзия может ненадолго утешить. Но не исцелить.
Можно отбросить всё лишнее, приучить себя верить лишь строгим научным фактам, надеяться на грядущие достижения науки. Можно оградить свой мир и встречать в штыки всё постороннее. Но это ещё не значит, что удастся обрести свой дом и победить хаос. Даже укрытое в надёжном очаге пламя погаснет, если не найдёт для себя пищи. Так чрезмерная жажда покоя в конечном итоге лишает стремящихся к нему и того малого, что они имели.
***
Ограниченность чисто научного пути, а уж тем более пути атеистического стала очевидна для меня достаточно рано, ещё в университете. И здесь я так же оказался не одинок. Подобно многим своим сверстникам я стал на третий путь. Путь обретения веры. Но веры не сектантской и потребительской, а живой, деятельной. Веры в пределах сложной и многообразной религии, раздувающей в своих последователях бурное пламя. Но пламя — управляемое, созидающее.
О, 90-е и 2000-е были переполнены возрождением и таких религий! Из теней восстали не только православие и ислам. Но разные формы буддизма, от традиционных на территории России до изысков вроде дзена или карма-кагью. Региональные верования с шаманским уклоном. Католичество и всевозможные протестанты, получившие поддержку из-за рубежа. Где-то среди многоголосого хора религий уже раздавались выкрики формирующихся языческих движений, пока ещё агрессивные и откровенно маргинальные. Изобилие духовных практик захлёстывало страну. И многие успели сменить не одну и не две религии, немного одурев от непривычного избытка возможностей.
Удивительное время рождало удивительных людей. Так пройдёт всего-то двадцать лет и православие начнёт бронзоветь и застывать в причудливых консервативных формах. А в то время среди его признанных и одобряемых высшими иерархами представителей были не только ныне опальный Кураев, но даже откровенно странный и не вписывающийся в каноны отец Александр Мень. Что говорить, он открыто проводил лекции для целителей и эзотериков, напутствуя их в христианстве. И ему за это ничего не было. Даже осуждения. Церковь неловко рядилась в священные одежды, словно снятые с чужого плеча. И ещё неуверенно пробовала новую реальность на зуб. От того и осуждать других не торопилась.
Самое привлекательное в вере — искренность. Самое сильное — способность смеяться в ответ на агрессию. Самое красивое — спокойная уверенность перед лицом хаоса. И среди христиан тех лет подобное встречалось. И не так уж редко. За ними хотелось пройти шаг-другой.
Христианство на несколько лет дало мне надежду на победу над хаосом. Познакомило с целым культурным пластом. Вместо жалкого и бесхребетного сектантства, рассчитанного лишь на коммерческий успех, я окунулся в почти бездонные воды духовных исканий, откровений и таинств. Прошёл тяжёлый путь избавления от атеистических взглядов, когда до почти физической тошноты было невыносимо переживать внутреннюю трансформацию. На языке горчило послевкусие переживаемой злости. Душу терзали сомнения и страхи.
Шаг за шагом я учился жить с духовным взглядом на мир, в непривычном мне сакральном пространстве. Шаг за шагом расширял свои представления и свой опыт познания мира. Навыки молитвы, медитации и искренней веры в божественное провидение останутся со мной навсегда и пригодятся в дальнейшем, пусть уже и на поприще совсем другой религии. Из моего сегодняшнего дня я могу честно сказать, что благодарен тем дням. И тому христианскому пути, что мне выпал. Но время шло. Менялась страна. Менялся и я сам. Казавшийся незыблемым и истинным путь к дому петлял и уводил меня всё дальше в сторону. День ото дня я пытался наладить свою практику и понять в чём моя ошибка. К сожалению, правда была проста. Этот путь не годился для меня. И не мог спасти. Ни меня. Ни тысячи других подобных мне людей.
***
Радости и горести тянутся за человеком с самого детства. Мы можем жить и не помнить о них, но редко свободны от их влияния. Как говорится в старой шутке, если у тебя в детстве не было велосипеда, неважно какую машину ты можешь себе позволить сейчас. У тебя всё равно в детстве не было велосипеда. Несмотря на всю забавность юмор этот горчит, пожалуй, чрезмерно для безобидной шутки.
Моя бабушка со стороны матери умерла, когда я был совсем ребёнком. Смерть не ведёт бухгалтерию и не следует строгому плану. А рак косит не глядя на возраст. Мне ещё повезло, что по большей части я застал своих бабушек и дедушек и могу их помнить. Многим не было дано и этого. Не повезло мне в другом. Сразу после смерти мать не могла решить брать меня с собой или нет. Я был мал, и ей хотелось уберечь меня, дать возможность запомнить бабушку живой, не измученной окончательно долгой болезнью. Но в то же время это могла быть хорошая возможность для меня спокойно проститься. Мать поступила честно, как делала всё в своей жизни, она спросила меня хочу ли я поехать. И я… испугался. Другого слова не подобрать. Я любил бабушку, мне было страшно увидеть её в тишине, один на один уже мёртвой. Я отказался. Как понимаешь, другого такого шанса у меня уже не было.
Уверен, сама бабушка прекрасно всё поняла бы. В чём-то ей случалось проявить суровость, но доброты в ней было много, много больше. Я не сомневался в её любви и способности понять при жизни. Не сомневаюсь и по сей день. Даже после смерти она не оставила нас своим благословением. Следующим летом на обожаемой ей даче всё росло будто само. Мы толком и не знали, что делать. Но ни до, ни после я не видел такого урожая клубники. Ягода просто не заканчивалась. Словно кто-то незримый открыл невиданные закрома и пролил благодать на чахловатые обычно кусты. Словно это был прощальный подарок внукам, которые, что уж там, обожали клубнику.
На всю жизнь я запомнил драгоценный дар, её прощальную улыбку. Запомнил я и то, как она, химик, серьёзный технолог, умела играть в детские игры. Легко и непринуждённо. Всегда находила верные слова. Запомнил её голос. Но на всю жизнь моя память сохранила и трусливый отказ проститься с ней. Нет, я не виню себя. Годы могут избавить от вины. Но не способны избавить от сожалений. Былого не вернуть. То, что я упустил — невозможно восполнить. Вытеснить, отмахнуться, забить поздними воспоминаниями — да. Только это ничего не изменит. В глубинах подсознания правда пустит крепкие корни, прорастёт тонкой едва ощутимой горечью. Навсегда оставит свой след. Как и всякая другая горечь. Как и всякая другая радость. Как всё, что вошло в душу и ранило её.
Точно так же и все мы, дети эпохи хаоса, эпохи утерянных основ, росли и верили, что способны уйти от танцующей под нашими ногами бездны. Что способны спрятаться за магией, наукой или проверенными религиями. Победить и спокойно жить дальше. Так живущие в сейсмически активном районе могут годами не думать об опасности, верить в прочность почвы под ногами. Пока их вера не будет разрушена Посейдоном, земли колебателем. Или просто службой МЧС, спешно эвакуирующей население. Так когда-то у подножия Везувия люди веселились, радовались и растили детей. Пока не обратились в статуи из праха и пепла. Потому что хаос всегда находит выход. Как глубоко его ни закопай.
Наши глаза видели бедствия страны, неуверенность и страх родителей, запустение и разрушение брошенных зданий. Кому-то довелось увидеть как умирают деревни. А может быть и близкие люди. Как отчаяние поселяется в ставших вдруг ненужными периферийных городах. Как оно расползается по стране. Как надежды рушатся и втаптываются в грязь, едва успев родиться. Как безумная и сладостная фантазия вдруг оборачивается серой и сомнительной реальностью. И никто не способен дать ответ, что дальше. Разве что несколько пригоршней фанатиков с их совсем уж неадекватными идеями, вроде ожидания конца света.
Когда страна начала приходить в себя, а мир укрепляться в новых основах, увиденное никуда не ушло. Оно затаилось в глубине, поселилось сомнениями и подсознательными страхами в душах. Вросло сдерживаемой агрессией в сердечные порывы. И навеки осталось с нами. Возможно, всем нам не помешала бы хорошая психотерапия. Знаешь, возможно, хорошая психотерапия не помешала бы вообще всем людям в мире. Только вот едва ли большинство её получит.
Я смотрю на своих сверстников. И вижу за их смехом и уверенностью всё то же, что и раньше. Сокрытая тайна, разделенная всеми. Но не произносимая вслух. Когда мы честерим правительство, вздыхаем о переезде в тёплые края или в другие кажущиеся нам благословенными земли. Когда проклинаем сначала весну, потом лето, а затем и осень с зимой, без различий и разделений. Когда гонимся за стабильностью или презрительно плюёмся в неё. Мы всего лишь бежим от хаоса в собственных душах. И не замечаем, что он-то и гонит нас, точно загонщики зверя на ружейный залп.
***
Пару лет назад мне довелось сидеть в чайной со старым знакомым. Он увлечённо заваривал нечто ароматное с непроизносимым китайским названием. Отслеживал температуру, разливал золотистую жидкость по крохотным чашкам и лихо тасовал их на столе. Лёгкий терпкий пар поднимался над столом и убаюкивал нас, погружал в благодушное дремотное состояние. Волшебство умелых рук сливалось с уютом незамысловатой обстановки. И укрытая видавшими виды ширмами комнатка на час-другой обращалась в хижину монаха, наполненную горным воздухом и ароматом цветущих персиковых деревьев. Иллюзия сколь удивительная, столь же и естественная.
Мы говорили о прошлом и планах на будущее. Нить беседы свивалась в безыскусное и искреннее в своей простоте полотно. Мне уже начало казаться, что передо мной и впрямь тот маг, каким знакомый некогда хотел стать. Достигший подлинной силы, уверенный в себе, нашедший в жизни прочное основание. Когда-то он был странноватым, но горячим искателем. Фантастические прожекты сменяли один другой, но и реальный магический опыт шёл к нему в руки. Мысли становились упорядоченней, а речи разумней. Из экспериментатора, готового лезть в огонь и набивать шишки, он превратился в осторожного и грамотного специалиста. Во всяком случае так мне казалось в те несколько мгновений, пока я вдыхал аромат чайных листьев. И мерцающая в приглушённом свете вода ударяла в голову не хуже спирта. А потом он задал вопрос. И волшебство момента мгновенно рассеялось.
Нет, не подумай. Вопрос был совершенно невинен. Он интересовался моим мнением по продвижению магических услуг в сети. И тут же пустился в рассказ как и что он собирается продавать. Я слушал и понимал, всё, иллюзию не восстановить. Да, экспериментатор стал грамотным специалистом. Только вот за уверенными движениями скрывались не чудеса магии и не масштаб удивительной личности, раскрывшей тайны иных миров. А коммерсант, которому не так уж сильно важно чем заниматься. Главное, чтобы приносило деньги. В принципе, всякий труд достоин уважения. И я искренне желал и желаю ему успехов и счастья. Но в тот момент я понял, что ещё один человек свернул на поприще магии в сторону хорошо знакомой дороги. Да, деньги могут позволить обустроить свои дом и очаг. Но стоят ли того годы обучения?
К сожалению, опыт моих знакомых неоднократно убеждал меня, что магический путь в чистом виде рано или поздно выхолащивает людей не хуже, чем работа дворником. Замечательно верить в величие и тайные знания, прекрасно читать про Джона Ди и Кроули. Но в финале большинство либо сдавались и признавали, что мага из них не вышло. Либо монотонно и буднично продавали свои услуги. Лишь единицы остались в строю искателей. И все эти единицы — нашли что-то большее, чем просто магия. Многие из них сейчас в викке или других языческих религиях. Как раз потому, что магия в её чистом незамутнённом виде — не спасает. Этот путь лишь маскирует тупик. Скрывает его до последнего момента, пока ты не упрёшься в него носом. Поворачивать назад бывает уже поздно. Остаётся зарабатывать деньги, отгонять дурные мысли и занимать душу приятными мелочами. Если получится.
Разочарование на пути атеизма и науки я уже описал ранее. Нет смысла повторяться, скажу лишь, что и таких примеров среди моих сверстников хватает. Увлечённые наукой люди не раз и не два сгорали быстрее, чем спичка на холодном ветру. Загнанные нуждами рынка и безразличием окружающих, интригами руководителей — они сдавались и так же искали, чем занять голову и душу. Тех же, кто отдал свои силы виртуальной реальности, увы, реальный мир умело возвращал назад. И ставил на место. Тем немногим, кому удалось сохранить себя и пройти все невзгоды, мой земной поклон. Наверное, они и есть соль земли. Но количество их ничтожно.
Что же “традиционные” религии? Что ж, этот путь казался перспективней прочих. Может быть многие из моего поколения однажды смирятся и придут в него, хотя бы к старости. Но для меня он обернулся ровно тем же тупиком. Лоза, обвивающая оковы, по меткому замечанию Маркса, всё же не способна эти оковы с человека снять. Как бы красиво не ложились на сталь её зелёные листья.
Несколько лет духовной практики в христианстве принесли мне не только опыт и знания. Плод их горчил нарастающим конфликтом между личными наработками и замкнутой на себя закрытой и не допускающей вольностей системой канонов. Христианство бросало вызов хаосу, священники крепко держали стопки древних текстов. Мир грешный и тленный противопоставлялся вечному миру заповедей. Воистину, если уж кто хотел опереться на структуру, не знающую поражения, — лучшего выбора было не найти! Ничто не могло и не может поколебать православного отношения к событиям мира. Уверен, старшее поколение смогло найти в этом подлинное утешение и силу принять невзгоды. Мне же с каждым днём подобное утешение всё больше становилось поперёк горла.
В душе каждого человека зреет его собственный порядок. Простирается невиданных масштабов лабиринт, в котором блуждают помыслы и чаяния. И из которого выходят наши надежды на будущее. Быть может у других поколений этот лабиринт был твёрд и прост. И вера в христианство, ислам или иные традиции, на крайний случай поиски самого себя в буддистских медитациях — помогали укрепить порядок в душе. И обрести покой. Но мы были ранены хаосом. Я был ранен хаосом. Он плескался в моей душе, смеялся в моих глазах, дышал со мной одним воздухом. Мой лабиринт был переменчив, переходил от одной формы к другой, играл смыслами. И не испытывал ни малейшего желания останавливаться.
Хотел я того или нет, но подобно Тени — хаос никогда не был отделён от меня до конца. Я мог бороться с этим всю жизнь. Молиться, поститься, каяться. Или наконец-то принять его в себя. Подобно Ястребу из “Волшебника Земноморья” посмотреть глаза в глаза. Признать, что и меня, и его зовут одинаково. Что он и есть я.
Мои взгляды на вопросы политики, этики, сексуальных отношений, пределов экспериментов в практиках, истории и культуры страны — стремительно расходились с одобряемыми в христианстве. День ото дня становилось только хуже. Возможно, в итоге я замкнулся бы в собственном видении. Заблудился бы в трактовках священных текстов и отчаянных попытках вписать реалии окружающего мира в сухие каноны. Но по счастью мне дали шанс всё закончить.
Когда я официально заявил, что больше не отношусь к христианству — мне стало даже легче. Во всяком случае больше не требовалось врать самому себе и закрывать глаза на очевидные несостыковки. Мой внутренний лабиринт потерял опору. Но зато потерял и давление. Правда в том, что стоять в тупике и в отчаянии ковырять стену — куда хуже, чем просто болтаться в пустоте. В пустоте есть хотя бы иллюзия надежды. В тупике эту иллюзию приходится придумывать для себя. И фразы “зато после смерти буду в раю” не помогают. До смерти ещё надо дожить. Ад же легко наступает ещё при жизни.
После выхода из христианства я смог трезво посмотреть на тех, кто шёл со мной этим путём. Либо схожим путём, пусть и в рамках другой религии. Оказалось, что спасающихся бегством, вроде меня, удивительно много. Как я и говорил, хаос врос не только в мою душу, но в душу всего нашего поколения. Нас оказалось трудно удержать жёсткими рамками.
Так многие из моего поколения прошли по трём разным путям. Пути силы. Пути знания. Пути веры. И не обрели ни на одном из них ни дома, ни покоя, ни надежды. Кто-то нашёл в себе силы бежать. Кто-то тянет лямку по сей день, спасаясь чем придётся и как придётся. Хаос царит и правит в нас. Требует признания и принятия. Ищет выход. Тем из нас, кто решился бросить привычные пути, открылась неприятная правда. Миру нечего было нам предложить. Социальные институты оказались бессильны дать желаемое детям рухнувших основ.
Нет, мы не отрицали семейные ценности и благо финансовой стабильности, порой презирали государство, но уж точно любили свою страну. Любили, дорожили близкими, работали и становились профессионалами. Просто за всем этим неизменно скрывалась вечно ноющая рана, никак не заживающая ссадина. Она сводила с ума, мешала засыпать по ночам. И заставляла порой бросаться в крайности. Порой в очень неприятные крайности.
В отчаянной попытке утолить вечную жажду мы принялись комбинировать всё, чему научились. Если сила, знания и вера сами по себе не могут дать нам надежду — может быть удастся найти какую-то их комбинацию, которая сможет? Может быть за пустотой повседневных дней всё ещё можно отыскать смысл?
Мы хватались за технологии, пробуя новое. Добирались через силу до психотерапевтов и психологов. Отпускали свою злость на волю. Испытывали эзотерические практики из бесчисленных книг. Подавались в оппозицию. Но смысл продолжал ускользать. Мир оставался пуст. И с каждым разом мы становились от этого отчаянней и безумней. Усталось сводила нас с ума.
Возможно, так бы мы и дожили до самой смерти, изводя по дороге к ней и себя, и окружающих. Но однажды у каждого из нас закончились силы. Тогда мы в последней испепеляющей злобе прокляли и жизнь, и род, и всю вселенную. Разделённые пространством и временем, каждый в свой день и час, мы запрокинули голову в бездонную холодную синеву. И кричали до одури, до хрипа. В последней безнадёжной попытке мы обратились к тому, чего не могли осмыслить. Из самых потаённых глубин своих душ воззвали к небесам.
Как же мы удивились, когда небеса ответили.
***
Все мы — часть традиции прямого контакта. Среди определяющих викку явлений на первом, втором, третьем…. да даже на десятом месте — всегда стоит богообщение. Осознаём мы это или нет. Хотим или нет. Книги могли вести нас, могли учить. Но они остались бы очередной макулатурой, которой мы повидали немало. Чужие слова не пробудили бы в нас и тени надежды. Дети хаоса, мы всё это повидали. И всем наелись по горло.
Пробиться сквозь усталость, цинизм, ожесточённость способна только чистая незамутнённая сила. Незамутнённая формализованной ложью. Когда небеса заговорили с нами, каждый из нас ощутил поток искренних чувств. Словно припал губами к чистому холодному роднику в горах. Так бывает, собираешься в путь, берёшь с собой пару бутылок воды. А потом делаешь глоток из поющего на все голоса ручейка и не можешь остановиться. Выливаешь запасённую воду, дрожащей рукой набираешь новую из родника. Проливаешь на себя, смеёшься и хлопаешь по плечу друга. Сумасшествие какое-то. Подумаешь, утолил жажду. Но момент этот в итоге становится одним из самых ярких в походе. Точно так же все мы, будущие виккане, почувствовали себя, когда божественный поток впервые сошёл на нас.
Словом и делом небеса в короткий миг сделали больше, чем все учителя и наставники, все книги и практики до того. Тем не менее миг этот был не случаен. Его следовало выстрадать и заслужить. Нужны новые уши для новой музыки. И новые мехи для нового вина. В замечательной книге “Иногда они умирают” хранитель сравнивает людей, желающих получить душу, с холодным стеклянным сосудом, в который вольётся горячая жидкость. Сомнительно, чтобы сосуд выдержал.
Так и в жизни. Прежде, чем получить откровение — нужно раскалить свой разум, распалить душу, разъять телесные оковы. Сделаться податливым и способным принять новую форму. Точно вынутое из печи стекло, точно сияющий на наковальне металл. Чтобы льющийся в нас чистый свежий звук нашёл себе место, а не расколол нас на мелкие осколки. Не обрушил безумие. И не прошёл мимо.
Подобно стеклу и металлу мы проходим испытание огнём и ветром, пока не начинаем течь подобно воде. Однажды сошедшие с лестницы в Тир-на-Ног, в сказочный край, мы вынуждены подниматься по склону, заросшему шиповником — дикой розой, которой так богата Россия. Срывать кислые ягоды, чтобы утолить жажду и восстановить силы. Раниться шипами до крови. Прорываться сквозь ветви, прикрывая глаза. Оскальзываться на влажной земле. Лишь вдоволь перемазавшись грязью, соком ягод и собственной кровью — выходим мы на ровное место. И уставшие вновь видим щербатые каменные ступени.
Все мы, отчаявшиеся, прошли свой путь сквозь заросли шиповника. Обессилели. И на последней черте — уподобились стеклу из печи и металлу на наковальне. Уподобились воде, чтобы наконец смешаться с чистым потоком, пролившимся с неба. Мы были услышаны. И услышали.
И да, это вовсе не образ, как ты мог бы подумать. Рано или поздно боги заговорили с каждым из нас. Наяву или во сне, яркими картинами или словами. Дали о себе знать не путанными умозаключениями. Но ясно и понятно, точно стоящие рядом с нами люди. В этот момент каждый из нас стал викканином, даже если по-началу ещё не знал такого слова.
А после были книги, статьи, беседы у костра, на кухнях и в чатах. Первые попытки и первые ошибки. Ритуалы, ковены и много, очень много труда. Порой мы уставали. Порой теряли путь и способность слышать. Но каждый раз вставали и снова шли вперёд. Потому что боги оказались реальны. И они приняли нас такими, какими мы были, со всем нашим хаосом. Да что уж там, со всем нашим барахлом, которым оказались набиты наши головы. Как примут они и тебя. Когда ты услышишь.
***
Таков был мистический пласт, наше общее русское викканское откровение. Но если вернуться к будням, что происходило в России, как викка добралась до нас и что с ней стало? Позволь мне ненадолго дать слово Виктору Арадии, жрецу традиции Звездного Ведьмовства и автору одного из крупнейших информационных проектов по викке в рунете:
“После падения «железного занавеса» (1990-е г) на территории бывшего СССР стала доступна культура из других стран. В т.ч. и активно возрождающаяся Викка. Представлена она была пока редкими книгами-переводами таких авторов как Лори Кэбот, Рейвен Гримасси, Скотт Каннингем, и некоторые другие. Это были первые полноценные книги о Ведьмовстве получившие наибольшее распространение и можно сказать, что с них всё началось открыто. До них можно было найти лишь редкие труды типа Папюса, но массового отклика это не находило. И эти первые ведьмовские книги, описанный в них путь красоты и гармонии, запали в сердца некоторых людей. Эти люди создавали первые сайты о Викке, переводили западные статьи и потихоньку писали собственные.
…
Это была тогда полностью эклектическая Викка, абсолютно принимающая самопосвящения. Или точнее даже сказать, не совсем именно Викка, а викканско-магическая эклектика. Но это была пора вдохновения и развития, первых сайтов и одиночек. Можно вспомнить такие имена как Фиалкора, Эчисера, Аннель, Андрей Гирин, Лео Гринвуд, Влад Ломаев, Зау Таргиски, Сойт, Дина Ши, Ойххо, Залисса, Галина Бедненко, Риола, и другие (имена находятся в открытом доступе и не являются тайными).”
Перечисленные Виктором имена — это своего рода “золотой век” русской викки. Да, продлившийся, если подумать, всего десяток лет. Но, напомню, это были стремительные годы. Менялся мир, менялась страна. Менялись люди.
Для меня, пришедшего в викку позднее, как и для многих, кого я знаю, со временем становилось очевидно, что дошедшие до нас книги где-то поверхностны, а где-то неточны. Что многие из них больше полагаются на интуицию читателя, чем на знания. И как следствие часто бывают слишком уж кратки, оставляя больше вопросов, чем ответов. Что сказать, первая волна книга была той самой “виккой 101”, самыми базовыми материалами для начинающих. Увы, и в более поздние времена количество книг для новичков значительно превосходило все остальные.
Мы своим опытом исправляли неточности, искали ответы. Учились выстраивать самостоятельно идеи, ритуальные схемы и молитвы. Пустоту прекрасной формы заполняли своими душевными порывами и памятью прошлых поколений. Так первые авторы совершили невозможное: передали нам образ викки, слепок невиданной красоты, созданный ещё при Гарднере и отшлифованный сотнями рук после него. И позволили наполнить его самим.
Так викка в России обрела свою собственную судьбу. Став фактически отдельной религией. Мы приняли дар других земель, но сделали его своим, родным и понятным.
***
В открывшейся нам религии ведьм мы обрели желаемый синтез трёх путей. Силы, знания и веры. Магия, научные знания и искренность молитв слились в монолитный круг, в центре которого встали фигуры Бога и Богини. Отца и Матери. Пусть каждый называл их по-разному, но основной миф. переданный нам изначально, был един. И голоса богов, пробудившие нас от кошмарного сна, не оспаривали его. Хоть и дополняли другими образами. А там, где наше понимание расходилось, в ход шла ортопраксия — единый образ ритуальных действий.
Все мы вставали в священный круг. Использовали единые инструменты. И творили схожие заклинания. Поначалу этого хватало для единства. В конце концов, как отмечала Лидия Крабтри, автор книги о семейных ковенах, неважно в какой пантеон вы верите, вставая в один круг с близкими людьми. Это просто личный опыт, которым можно поделиться с другими. А не повод для конфликтов.
Но чем же в итоге для нас стала викка? Чем мы наполнили прекрасный образ? Какую духовную идею вложили, коли уж русская викка оказалась отделена от своих западных основ? Ведь на простой ортопраксии не создашь полноценной религии. Это лишь начало пути.
Что ж, когда-то Гарсиа, человек в русской викке известный и даже знаковый, высказал простую и гениальную мысль: все мы словно бы заново проживаем серебряный век русской культуры. Тот самый век, который был так жестоко и преждевременно оборван революцией. Образ прекрасной Дамы, мистицизм, тонкий поэтический символизм и готовность к экспериментам — всё это легко и органично ложится на викку, словно для неё и создавалось. Многие из нас обращаются к тому времени напрямую, к стихам ли, прозе или живописи. И неизменно находят их актуальными для нашего времени. И для нашей веры.
К этой великолепной мысли я хотел бы добавить и другую. В русской культуре был и следующий, назовём его условно бронзовым. Это время шестидесятников. Время небывалых надежд на будущее, веры в научный прогресс и силу человеческого разума. Удивительным образом, в современной викке два этих века смешались. Серебро и бронза — небывалый сплав. Мистицизм, символизм и изысканная утончённость с одной стороны. И лаконичность, сайентизм и прямота с другой. Для современной викки равно прекрасны и образы яблонь на марсе, и образы потайных троп в дремучих лесах. Равно близки и устремления мистиков, и жажда новых открытий учёных.
Мы — наследники русской культуры. Двух её веков, двух течений в искусстве. Мы приняли дары и тех, и других. С восторгом и почтением. И вложили их идеалы в викку. Сделав её подлинно русской религией, со своей историей и своим неповторимым будущим. От того так разнообразно наше понимание викки. От того она так близка нам.
Виккане признают право других духовных путей на существование. Более того, мы признаём, что для конкретного человека отличный от викки путь может оказаться лучше. Если он сам сделал такой выбор. В конечном итоге, религия — это всегда одежды веры. Пути, ведущие к единству человека с божественным. Сссориться из-за этого или проявлять прямую агрессию — значит лишь мешать и себе, и другим людям идти по пути.
С другой стороны, в каком-то смысле для викканина любая религия — лишь вариант викки. А все боги — воплощения наших богов. Кто-то скажет, что воплошения в прямом смысле. Кто-то, что другие боги лишь несут в себе часть духовной силы наших богов. А кто-то просто посчитает, что все боги находятся в родстве. Суть останется той же. Весь мир для викканина — часть викки. Уже поэтому не стоит мешать другим идти своей дорогой к своей цели.
И даже если эта цель не имеет отношения к вере — это не проблема. Боги проявляют себя и скрыто, и явно. Никто не сможет избежать их проявлений. Никто не сможет отречься от них. В конце концов экстаз жреца и учёного — явления одного порядка. И тот, и другой служит богам, познавая и меняя мир вокруг себя.
Так великий синтез путей под сенью богов — оказался для нас не просто чистой родниковой водой. Но водой целебной. Словно герои русских сказок мы приняли на себя “мёртвую” воду 90-х, хаоса и пустоты, чтобы сплавиться в отчаянный ком нервов и страстей. И после этого выпили “живую” воду искренней и реальной религии ведьм. Чтобы снова вернуть себе утерянное. Веру в себя, силу многих поколений, мощь культурного наследия. И, конечно, путь в грядущее.
Вот мы, скитальцы по шиповниковым склонам. Мы вдыхали аромат цветов, глотали кислые ягоды и ранились шипами. И теперь мы стоим у подножия великой лестницы. И если ты встанешь с нами, пусть боги даруют тебе лёгкое восхождение.
***
Быть может у тебя остался невысказанным вопрос. Что же стало с нашим желанием обрести дом? Прочное основание? Да, мистическое откровение подарило нам в награду за долгий путь новую общность и новые связи с миром. Но ведь хаос никуда не делся. Более того, отчасти именно он и привёл нас к ступеням лестницы. Как быть с ним?
Порой кажущееся в начале подозрительно сложным в последствии оказывается самым простым из возможных альтернатив. Так в обучении игре на классической гитаре с самого начала особое место занимает постановка рук. Сколь пустым, напрасным и неоправданно тяжёлым может показаться необходимость держать большой палец на грифе гитары как можно ближе к его центру. Растяжки нет, рука болит… А вот если палец никуда не оттягивать, а просто переставлять по мере движения по грифу, то и проблем особых нет. Мысль эта соблазняет ученика до тех пор, пока учитель не продемонстрирует ему, что потребуется играть уже на следующем этапе обучения. Ученик пробует просто переставлять руку в требуемом темпе, да от начала к концу грифа. И быстро понимает, что держать палец сразу на середине — гораздо проще.
Та же ситуация и с нашим стремлением найти в жизни опору. Найти нерушимые основы, красивые и законченные определения, универсальные для любой ситуации ценности и, наконец, правила ведущие к успеху и счастью. Переболев подростковым желанием вольницы, начинаешь принимать правила общества и верить в нерушимость жизненного уклада. А каждое столкновение с хаосом изменений воспринимаешь как драму. Необходимость перестраивать свои правила или отстаивать привычные в изменившихся условиях оказывается тяжёлым грузом.
Распорядок дня, размер счёта в банке, состояние здоровье и даже этические нормы — всё испытывает на себе влияние нестабильного мира. Бывает сложно даже предугадать откуда придёт удар. Что уж говорить о защите от него. В какой-то момент стабильность благостная и приятная может и вовсе смениться стабильностью удручающей. Будь то крах ценностей или серьёзная болезнь. И хочется остановить время здесь и сейчас, в прекрасном мгновении «пока ещё всё хорошо». Чтобы не испытывать на себе разрушительного мгновения хаоса.
Но в то же время с каждым ударом в очищенной от прежних правил голове зарождается иное понимание. Что мир — это вовсе не стабильность, перемежающаяся мгновениями хаоса. Скорее уж мир — это хаос, перемежающийся мгновениями стабильности. Да и те скорее додумываются нами, чем существуют.
Думать об этом может быть мучительно. Точно так же, как мучительно ставить палец на середину грифа, вместо того, чтобы переставлять руку. Но растяжка нарабатывается, а постановка входит в привычку. И вот мы уже оказывается готовы к следующему этапу. И куда более сложным пьесам.
Приучить свой разум не фиксировать внимание на стабильности и не цепляться за неё, конечно, сложнее, чем приучить руку к правильной постановке. Но и награда существенно выше. Перед лицом хаоса жизненные ситуации получают иное прочтение. И раскрывают свой потенциал, скрытый до того от наших глаз. Ведь раньше мы видели лишь одну сторону вещей, а теперь наблюдаем их во всей полноте и целостности. И, что ещё важнее, признаём эту полноту и целостность.
Так изматывающая проблема экзистенциального одиночества предстаёт пустым страданием нашего эго. Мир изменчив, это его суть. Он принимает конкретные формы лишь в частных случаях. И каждый человек является таким частным случаем. В чём-то до неразличимости схожим с другими людьми, а в чём-то уникальным. И то, что никто не способен понять другого человека до конца, что чужая душа потёмки, а свои мысли остаются недосказанными — это фиксация на одной стороне. Стоит сместить взгляд, как выясняется, что различия между людьми — не беда, а благо. Люди разные. И от того их можно перебирать бесконечно, сталкиваясь с новыми мыслями и акцентами в эмоциях, с новыми подходами или неожиданными чертами характера. В этом динамичном разнообразии не является проблемой даже то, что многие из них могут оказаться отталкивающими. При взгляде на мир в целом они оказываются таким же частным случаем. А встреча с ними — увлекательным опытом познания.
Тот же, кто принял хаос как неотъемлемую часть мира и собственной души, обретает удивительную способность. Отныне он обладает властью создавать среди волн хаоса то самое основание, тот самый долгожданный дом. И порой этому дому удаётся выстоять.
***
Мир живёт изменениями. Времена года сменяют друг друга. Племена и народы не раз заселяли пустынные земли, не ведая, что ещё недавно по ним ходили другие люди. Колесо делает оборот, таков закон природы, по которому все мы живём. Когда пламя выжигает былое, ветер расчищает завалы, а разливы вод приносят новую силу, что остаётся? Бросать в землю семена. И верить, что они прорастут.
В детстве мы с сестрой нашли на даче старую покрышку. Даже сегодня это отличный способ организовать клумбу. Что сказать, в то время другой мысли у нас и возникнуть не могло. Мы нашли незанятый угол в тени яблони, наполнили покрышку землёй. Раздобыли пакетик с забытыми семенами анютиных глазок. И буквально засыпали новую клумбу этими семенами. Не лучшее место, не лучший способ посадки. Но анютины глазки не стали отвергать свой шанс прийти в мир. Много лет после этого клумба радовала нас цветами. Лиловые, жёлтые и бордовые, с белыми прожилками — бутоны наливались силой, распускались, опадали — и зачинались новые.
Пусть каждый цветок был не вечен. Но их было так много, что мы никогда не видели клумбу пустой. Пусть и корни смертны. Но семена падали в землю и прорастали. Лишь годы спустя клумба выродилась и не смогла дарить нам летние краски. Хаос царил и правил над ними, как и над всем живым. Холодные зимы, короткие вёсны, переменчивое лето, отсутствие места — всё было против. Но разве анютины глазки это остановило? У них был свой дом. И они цвели. Думаю, всем нам стоит у них поучиться.
***
Семена викки упали в 90-х на благодатную, но опасную почву. Обильная поросль колдунов и магов, мистиков и просто верующих порой с трудом переживала трудные условия. Вопросов было больше, чем ответов. В свою очередь ответы часто не подходили к условиям России. Виккане не горевали. Всё что нужно — делали и дополняли сами.
Пусть та первая поросль во много увяла и отпала, как у растений часто засыхают и отпадают первые листья, следом пришли другие. Стебли веры пошли в рост, выпустив первые крупные листья. А виккане впервые задумались над тем, чтобы сохранить и приумножить полученное наследие. Так на много лет в головах людей утвердилась мысль о следующем шаге. Объединении и развитии.
Позволь мне снова дать слово тому, кто знает о том времени лучше. В этот раз — Полине Лопухиной, человеку, чей голос много лет звучит в медийном пространстве русской викки и чью волю не смогли сломить никакие выпавшие на долю викки неприятности:
““По легенде” Союз Виккан России был создан 26 августа 2011 года в Санкт-Петербурге. Подателем идеи создания СВР был Андрей Соловов он же Сигурд, у которого уже имелся опыт объединения язычников: Сигурд на тот момент являлся национальным координатором Международной Языческой Федерации (Российское отделение), а также участником союза асатру (здесь сразу прошу простить — не сильна в том как были на тот момент организованы асатру). Его несколько огорчал тот факт, что вот все вокруг объединяются, а виккане сидят поодиночке. Эту идею довольно лихо подхватили виккане — вначале в Питере, потом в Москве. Начались активные обсуждения.
Первый этап обсуждения СВР был очень бурным и полным противоречий. Мне видится в этом простая причина — до этого виккане были поодиночке, и если объединялись, то очень маленькими группами, поэтому на тот момент еще не были отработаны схемы нахождения компромиссов, мирных обсуждений и прочих вещей к которым мы с вами сегодня привыкли. Тогда народ если уж спорил — то спорил от души.
…
Таким же образом СВР перешел рубикон в плане межрегиональных сборищ. До создания СВР представить, что виккане из разных городов будут приезжать на совместные встречи, проводить совместные ритуалы, греться вместе у костра — все это было лишь мечтой. СВР сделал эту мечту реальностью, и теперь, если в течении года хотя бы одна из викканских групп не устроит фестиваль, мы чувствуем себя уже как-то не так. И этот вакуум так же заполняется по мере сил различными участниками викканского сообщества.
…
Но одна из самых главных заслуг Союза, это то, что он заполнил ту пустоту, которая образовалась, когда ушла первая волна виккан-активистов. Когда первые виккане уходили в личную практику, или уходили из викки, уходили из активизма, СВР поддерживал огонь викканского сообщества, старался чтобы все это не затухало. И, возможно, СВР сошел со сцены именно потому, что выполнил эту функцию — появились новые активисты (в том числе не имевшие прямого отношения к СВР). Огонь викканской активности разгорелся ярко и горит до сих пор. Виккане-активисты теперь разнообразны и многочисленны, настолько, что часто даже не знакомы друг с другом (в те времена сообщество виккан активистов было столь мало что все друг друга знали).”
Когда СВР распался, его роли постепенно поделили другие объединения и отдельные активисты. Главными из которых на несколько лет стали, конечно же, “Дух Богини” и “Викканский Альянс”, в котором я имею честь состоять и в создании которого я принимал непосредственное участие. Но всё это уже долгая и сложная история, требующая, вероятно, отдельной книги, посвящённой непосредственно истории викки в России. Важно другое, виккане с трудом и усилием, но всё же преодолели важный этап становления религии. Первая поросль сменилась крепким стеблем. И дала нам всем надежду, что однажды Россия увидит подлинное духовное и культурное цветение викки.
Я всегда говорил, что мы лишь закладываем основу для следующего поколения. Как грустно замечали герои книги Стругацких: “Будущее создаётся нами, но не для нас.” Возможно. Пусть следующее поколение достигнет вершины. Пусть поля родной страны покроются цветами всех красок и форм. Мы будем с улыбкой смотреть на это буйство новой прекрасной весны. Как и полагается тем, кто пережил ещё один поворот Колеса.
***
Однажды умный, но едкий на язык, как свежая горчица, викканский искатель Фокс, известный в языческой среде своими познаниями в герметизме и многих других разделах магии, сказал мне: ваше поколение виккан словно оторвано от корней. Дескать, мы скорее отклонение, чем норма. Необходимое, но вовсе не магистральное течение викки. Скажу по совести, наверное, он прав. И вполне вероятно, что следующие поколения вернутся в основное ведьмовское русло, наравне с западными нашими коллегами. Но мы — уже не вернёмся. И без нас — не было бы следующего поколения.
Мудрость состоит в том, чтобы адаптировать своё восприятие к вечно переменчивым внешнему и внутреннему мирам. Находить баланс между различными проявлениями нашей непростой природы. Всегда отыскивать путь из дня сегодняшнего в день грядущий.
Мы отказались быть правильными. Мы и не смогли бы стать правильными. Идти на поклон и просить помощи на Западе? Обманывать себя, используя чуждые конструкции? Делать вид, что мир вокруг не изменился? Пустое. Мы стали теми, кто мог принять в себя голос богов, звучащий с небес. И сам этот голос для нас высшее из доказательств нашей правоты. Мы стали теми, кто способен выжить и нести пламя веры в нашей удивительной, прекрасной и пугающей стране. Кто же виноват, что для этого нам пришлось стать немного маргинальными по меркам других земель? И слишком уж самонадеянными.
Мы не учили языки и не вчитывались в старые тексты. Вместо этого мы пестовали живые сады там, где жили. В одну руку мы взяли атам. В другую свежую розу. И острый нож был прекрасен в игре света и тени. А прекрасная роза резала нам руку в кровь своими шипами, чтобы мы помнили заросли дикого шиповника. Парадокс вошёл в нашу душу и наделил её силой. А боги благословили эту силу.
Порой в шутку я говорю, что мы, русские, чем-то похожи на японцев. А наша русская викка — на дзен-буддизм самураев. Подобно тому как хризантема и меч стали для них выражением противоречивой и глубокой сути учений, их самобытности и красоты. Так для нас этим выражением стали роза и атам. Кто знает, что из них опасней и что прекрасней.
Мы пестуем собственную культуру. Вдыхаем аромат цветов. И любуемся отражением солнца и луны на клинке. Грядущие поколения сами решат свою судьбу. Наша же судьба всегда с нами. Заслуженная. Оплаченная самой жизнью. Глубокая и опасная в своей красоте.
Нам слишком поздно менять её. Да мы и не станем. Но если хочешь, делая шаг по ступеням великой лестницы, возьми с собой мою розу и мой атам. И будь благословен!
Автор: Александр Борода