Святой Скотт

Если сравнивать историю викки с историей христианства, то Скотт Каннингем – первая и единственная фигура, которая может претендовать на роль викканского апостола Павла. Как и Павел, он сильно отредактировал послание той религии, которую проповедовал (если публикацию книг и обучение Ремеслу можно считать проповедью). Как и Павел, он оторвался от материнской стихии (традиционная викка), чтобы стать путеводной звездой для «чужих» (виккане-эклектики). Как и Павел, он «был всем для всех», и открыл широчайший простор для создания того, что позже назовут «синкретическим» язычеством. И хотя, в отличие от Павла, который выделялся как очень яркая личность на фоне раннехристианской общины, Скотт был современником многих куда более одаренных вождей Ремесла, он, по-моему, до сих пор остается самым трогательным из них всех в чисто человеческом плане, заставляя вспомнить уже не о Павле, а о св. Франциске.

Мне кажется, что настоящая ценность наследия Каннингема – не в его эклектизме (он был и прежде), не в его пропаганде эксперимента и открытых источников, а в его удивительной человечности как писателя. Тут нечего искать пророческого дара Стархоук, эрудиции Валиенте или циркового обаяния Сандерса. Каннингем охарактеризовал викку как «добрую религию» и обращался к тем, кого такая характеристика может не оттолкнуть. Как показывает вся последующая история и викки и язычества вообще, эта «доброта» недолго задержалась у нас. Может, ее и не было с самого начала. Но именно Каннингем подарил нам ощущение того, что эта доброта возможна, и что мы сможем приложить руку к созданию этой предельной ценности, оставив реальный след в мире. Он подарил нам юность.

Что бы сказал Каннингем, прочитав Злой викканский? Что бы он сказал о политеистах, темном ведовстве, викканах-анархистах, Рэйвене Кальдере, Галине Крассковой или, допустим, своем современнике Доброславе? Что бы он сказал, узнав о сексуальных преступлениях, которые вменяют в вину сегодня тем, кого он лично знал и с кем работал? Понял ли бы он, почему люди, которых равно призвала встать под знамена религии меньшинства ее «доброта», готовы до бесконечности отъединять себя от себе подобных, сопровождая это отнюдь не добрым поведением и совсем уж злыми словами?

Сегодня языческое сообщество значительно повзрослело. Мы знаем, что живем во время Ущерба Луны, потому нам так импонируют жуткие тайны богов – то, что Каннингем (правда, лишь в книгах) мог позволить себе упомянуть одним абзацем как их «темные, разрушительные аспекты». В эти аспекты мы пошли с угрюмой радостью, параллельно обозвав всех, кто любит свет, всякими плохими словами. Мы научились видеть зло в самих себе и отказались быть принудительно «хорошими», и это неизбежная часть процесса взросления. Может быть, мы даже начали извлекать из него какую-то энергию, какие-то уроки, которые помогут в дальнейшем.

Но что хорошего может выйти из всех наших уроков, если мы забудем весенний сад и нашу первую радость? Если возможно что-то сделать в мире, это «что-то» будет важным лишь постольку, поскольку связано с творчеством – с умножением бытия или с переменами, которые сделают такое умножение возможным. Что мы получим, если в конце останемся в одиночестве, вне связи с живой землей и подобными нам людьми, овладей мы хоть кольцом всевластия? Все пустыни, которые мы пересекаем или куда удаляемся, ценны лишь потому, что в них нас ждут родники. Каннингем учил нас верить в то, что к родникам можно дойти – своими ногами, слушая собственное сердце и не оглядываясь на тайну, власть и авторитет. Помнить, кому мы когда-то поверили, полезно – особенно в самые безнадежные моменты. И, возможно, не такой уж нелепой покажется странная молитва:

Sanctus Scottus, ora deos pro nobis!
Святой Скотт, моли богов о нас!