Викка рассматривается многими критиками как духовный фастфуд. Постоянно возникают сомнения (притом даже у виккан), а есть ли в ней вообще что-то кроме эстетики? Не есть ли викка просто стилизация «под духовность» светских ценностей и светского образа жизни?
«Полет на серебряной метле» Сильвер Рэйвенвульф, книга, критиковавшаяся многими викканами и невикканами как пример «попсовой» религии для массового потребления
Мне кажется, такое отношения возникает в том числе и потому, что викка действительно весьма не традиционная религия. Ее продуктивнее сравнивать не с большими и древними религиями и не с новыми видами фундаментализма, а с либеральными разновидностями религии 19 века. Универсализм — деноминация англо-американского христианства (кон. 18 — начало 19 века), с его главным постулатом о том, что все попадут в рай, должен был казаться прочим христианам именно благомыслием и «попсой». Либеральные теологии Шлейермахера, Гарнака, Трёльча, где Бог рассматривается совершенно в пантеистческом духе, а явления интервенции Бога в человеческое сознание сближаются с тяжелыми случаями интуиции, тоже должны были вызывать ощущение, что здесь религии нет вообще, а есть что-то несерьезное. Бахаизм (самая либеральная из восточных религий) до сих пор справа и слева поносят последними словами за «отсутствие глубины» и «безответственную мечтательность».
Между тем эта либеральная религиозность была чревата важными последствиями. Во-первых, именно она сделала человека ответственным за свое развитие в мире, и вообще позитивно стала смотреть на это самое развитие. Во-вторых, именно она способствовала взрыву творчества начала 19 века — в первую очередь художественного: будучи частью движения романтизма, либеральная религиозность оказывала глубокое влияние на его художественные проявления. В-третьих, именно либеральная религиозность открыла важную религиозную ценность терпимости — и религиозную же ценность уважения к чужой вере, особенно отличной от твоей.
Все это не могло не способствовать и без того идущему с 18 века процессу секуляризации западного мира.
Викка — дитя секуляризма. Это делает ее гораздо ближе к современности, чем любую другую религию, которая, как кажется, доминирует на духовном рынке. В викке просто нет тех болезненных проблем, которые постоянно должны мучить искренних последователей более популярных религий. Их нет, потому что викке не к чему приспосабливаться — современный мир гуманистической этики — это ее мир.
В викканской и вообще западной неоязыческой религиозности 20 века существует множество пресуппозиций, унаследованных именно от либеральной религии 19 века. Во-первых, это убеждение, что «к Богу ведут многие пути». Это отказ считать только свою систему убеждений единственно спасительной для всех. Во-вторых, это индивидуализм. Для традиционных вер, в которых община все, а индивид – почти ничто, проблема индивидуального духовного поиска только начинает осмысляться, и, к сожалению, большая часть верующего человечества, до сих пор решает этот вопрос в старом, коллективистском ключе. В-третьих, это рационализм. Рационализм неоязычества довольно своеобразный, и его содержание разнится от практика к практику. Но установка на то, что разум – это не чума, от которой нужно загородиться верой, а важная инстанция собственно в религиозном осмыслении мира, в целом является аксиомой. Викка, как ни парадоксально, ближе к религии Вольтера и Гете, чем к магической духовности Возрождения и 17 века. В-четвертых, это, как ни парадоксально, то, что раньше называли иррационализмом: попытка реабилитировать те области человеческого опыта, которые однозначно не укладываются в рационально-рассудочные способы познания мира. Магия, стремление к исследованию альтернативных состояний сознания, попытка понять нечеловеческий и внечеловеческий мир природы и попытка разграничить собственно рациональную сферу и сферу мистического опыта – все это тоже часть неоязыческого мэйнстрима. В-пятых, это примат «переживания» над «размышлением»: необязательная религиозная истина, постигаемая индивидуально, индивиду (в идеале) не дается извне – она им находится и переживается.
В 2007 году в русском переводе вышла хорошая книга итальянского философа Джанни Ваттимо «После христианства» (оригинальное название Credere di credere – что-то вроде «Верить, что веришь»). Это своеобразный опыт постмодерной теологии. Главное в попытке Ваттимо – всерьез принятые положения Ницше и Хайдеггера о смерти «Бога» (как общеобязательной инстанции, управляющей миром извне, при помощи насилия) и о конце «метафизики» (как принудительной «истины», общеобязательной для всех и «карающей» тех, кто ее не постиг). И то и другое было предсказано Достоевским в его «Записках из подполья» (с новым философским вопросом «Миру ли провалиться или мне вот чаю не пить?») и «Братьях Карамазовых», где Христос оказывается Богом именно личной религии, противящейся всякому «всемству» (т.е. всяким легитимациям «истинности» веры, исходящим с позиций коллектива).
В викке и вообще западном неоязычестве, в отличие от всех без исключения мировых, и большей части «не мировых» религий, существующих на сей день, не важны «злые» силы бытия, отсутствует понятие религиозной «нечистоты» и «греха». Для многих это становится доказательством поверхностности и «попсовости» неоязычества. Однако это отсутствие опять же было унаследовано от 19 века. Во второй половине 20 века, благодаря американской «религии природы», в неоязычество проник мотив «дьявольской» современной цивилизации, губящей природу и препятствующей самовыражению человека. Многие языческие активисты стремятся посредством гражданских инициатив и духовного делания противостоять разрушительным тенденциям современной цивилизации. Однако базовое неоязыческое отношение к «злу» от этого не меняется: «зло» — это не враждебная сила, которая должна быть уничтожена или сведена на нет усилием, а просто течение энергии «не туда»: поток просто нужно переправить. Несомненно, в неоязычестве последних десятилетий наблюдается и иная тенденция: попытка возврата к старой парадигме непримиримого противостояния добра и зла – но пока эта тенденция не возобладала.
Сабина Мальокко в книге «Ведовство как фольклор» (Witchcraft as Folklore, 2004) приводит описание одного ритуала, который хорошо демонстрирует отношение западных неоязычников ко «злу». Местная группа проводит обряд исцеления для женщины, больной раком. При этом ее болезнь не объективируется как некая плохая сила, пришедшая в тело извне, не изгоняется из больной. Ее раковые клетки представляются (в соответствии с современными медицинскими познаниями) как части целого, которые по какой-то причине не могут плодотворно взаимодействовать с остальными частями организма. Групповой ритуал был выстроен как раз по сценарию принятия в целокупность группы «сердитых» клеток, возвращение целостности фрагментированному целому. Основной акцент делался не на наказании, не на подавлении и не на насилии, а на утешении, примирении и принятии.
В соответствии с этим, можно говорить и о миссии викки и неоязычества в современном мире. У нас есть шанс продемонстрировать ценности терпимости, принятия чужого, сотрудничества с Другим – ценности, которые позволят продолжить глобалистический проект мира без границ, где будет соблюдаться баланс интересов частей и целого. К сожалению, сегодня этот проект как никогда за последние 70 лет (истекшие с последней Мировой войны) непопулярен. Мы оказываемся в несомненном меньшинстве перед агрессивной позицией мэйнстрима традиционных религий, которые, опять же в массе своей, выбирают старые методы выживания: насилие, метафизика, коллективизм. В нашей стране это проявляется в виде агрессивной пропаганды исключительности и апологии насилия (не важно, в виде ли культурного насилия-пропаганды или прямого государственного регулирования религиозного пространства вплоть до репрессий к инаковерующим и инакомыслящим). Наши перспективы в таком окружении представляются более чем туманными. Но у нас есть ориентир – наши ценности, о которых сегодня мы должны говорить – друг с другом и с теми из «большого мира», кто согласится нас выслушать.
(2012 г.)
Источник: http://veris-sacri.livejournal.com/3561.html