Нужно ответить вот на такое рассуждение Парнады.
Прежде всего, вот на такую реплику: «В общем в последнее время я все меньше понимаю чего все так носятся с этим словом?»
Со словом все носятся, потому что так работает политика идентичности. Идентичность — это ресурс. Главная функция идентичности в данном случае — легитимация. Это не столько легитимация перед лицом асатру, родноверов или кельтских реконструкционистов, сколько в собственных глазах: в наших ритуалах мы часто рассказываем мифы, «о том, что и как делали в старину», присваиваем себе древние рассказы о богах, которые в нашей культуре однозначно считаются «языческими», и заявляем о себе как о некоем сообществе. Мы называем себя викканами, и считаем других виккан в чем-то подобными нам. Если бы наша викка была религией книги, опиралась на определенную систему оккультной премудрости, как телема или инициатическая традиционная викка, да и просто — имела бы свою развитую мифологию, которая бы определяла нашу практику и нашу идентичность, языческая идентичность нам могла бы и не понадобиться. Во всяком случае, мы всегда могли бы уйти в наш специфический материал, сообщив всем остальным, что в них не нуждаемся.
Однако, та викка, которую практикую я и которую, насколько я понимаю, практикует большинство русскоязычных виккан, сознательно эклектична и существует за счет обращения к самому разному культурному материалу. Это постмодернистская религия, сознательно составляющая себя как коллаж и утверждающая, что это нормально. О границах допустимого постмодернизма можно спорить бесконечно — но понятно, что для разных традиций и практиков эти границы окажутся разными. Будет ли что-то общее между людьми, которые решились на такое? Я думаю, что будет, и это — маркировка всего того, что мы заимствуем, как «язычества».
Область «язычества» возникла благодаря распространению в Европе и части Азии христианства. В язычество были свалены совершенно разные фрагменты культурного наследия — чаще всего крайне грубо и с целью их забыть или сделать безопасными для господствующего дискурса. С эпохи Возрождения проводилась систематическая реабилитация этой области, которая закончилась тем, что в XX в. появились люди, которые в здравом уме сами назвали себя язычниками. Для «нормальной» западной культуры это так же дико, как называть себя, допустим, негодяем или утверждать, что ты добровольно заблуждаешься. Но с течением времени само слово «язычество» получило вполне нейтральное или даже положительное звучание — и во многом благодаря тем, кто с большим ущербом для своего социального благополучия сознательно его реабилитировал, позиционируя себя как язычника.
Слова — это духи, крайне могущественные существа, которые меняют реальность. Мне, в принципе, все равно, считает ли Паганка викку язычеством. Это не почетный титул, тут нечем гордиться. Но в моей собственной практике, в моем понимании моего собственного пути, в моем взаимодействии с культурой, «язычество» как термин не просто для меня «удобен» — он мне необходим. Мой подход к «язычеству» явно в корне отличается от подхода, допустим, кельтского реконструкциониста или славянского новоязычника, которые поставили своей главной задачей «воссоздание» и «аутентичность» (которая для них также значит «этничность»). Мое язычество — неоромантизм, это фолианты Кирхера, реконструкции «друидизма» Стьюкли и Йоло Моргануга, миф Грейвса, Стархоук и «прадионисийство» Вячеслава Иванова. Это оперы «Снегурочка» и «Царь Эдип». В определении границ язычества я менее всего руководствуюсь рациональными соображениями об «удобстве» термина как инструмента познания — куда большую роль здесь играют эстетические соображения и способность этого слова вызывать эмоции.
В примере про «антиязыческий» консенсус относительно викки (в котором почему-то были воображены Путин, Навальный и Стивен Хокинг — люди совершенно некомпетентные в данном вопросе), предполагается, что ее должны определить как язычество извне, чтобы применение этого термина к викке было легитимным. Это та же логика, которая отказывает, например, Свидетелям Иеговы в праве именоваться христианами — здесь высший авторитет выносится за пределы самого викканского сообщества. Я не очень понимаю, почему мы должны отдавать наше право на самоопределение кому-то еще — тем более, что у нас хватает ресурсов для того, чтобы отстоять свою языческую идентичность.
Я согласен с тем, что дела, совместная история (не та, о которой пишут в книгах, а та, которую каждый проживает среди других людей) и, добавлю — совместная практика — куда важнее, чем самоназвания в формировании реального сообщества — назови его языческим или как-либо еще. Мне повезло быть частью удивительной, посистине магической дружбы между викканами и телемитами; нам не нужен был никакой общий ярлык, чтобы делать одно дело — я бы даже сказал, Делание. Но именно споры о словах и портят хорошие человеческие отношения — особенно, когда они ведутся по поводу права одного человека определять другого. Полезно помнить, что вне субъективной реальности отдельного человека такого права не существует.
http://veris-sacri.livejournal.com/2017/07/31/
