Пятилучевой крест (заметки о христианском язычестве)

Уже довольно длительное время среди виккан, продолжается спор о том, имеет ли право на существование «христианская викка». На первый взгляд, это явный оксюморон: «христианство» и «язычество» в обыденном сознании – полярные противоположности. Одни — в России и за рубежом, могут совершенно спокойно обругать какое-нибудь неприглядное явление, например, нацизм, «язычеством», не боясь оскобить чьи-то религиозные чувства. Впрочем, другие не остаются в долгу: слово «христианский» среди многих современных язычников еще в большей степени ругательное; то, что один автор метко назвал «христофобией»[1] — распространенная среди язычников болезнь, нередко имеющая глубокие психологические корни. Христиане не забывают, как римляне бросали мучеников львам на потеху (языческой) публике, а язычники – как христиане уничтожали цивилизации древней Европы и доколумбовой Америки. Язычники, по обвинениям противников, бескультурные варвары, желающие вернуть человечество в каменный век. Христиане, по утверждениям язычников, виновны в экологическом кризисе и всех психологических и сексуальных проблемах современного человека. Казалось бы, Христос и Пан обречены на вражду.

В свете этой вражды или, лучше сказать, стереотипической несовместимости двух духовных путей, удивительно существование людей, стремящихся примирить их. Хорошо известны имена Марсилио Фичино, Пико делла Мирандола, Иоганна Вольфганга Гёте и Тейяра де Шардена — людей христианской культуры, «оправдывавших» язычество, актуализировавших его в жизни христианства своего времени. Если для Фичино в 15 веке важно было показать, что неоплатоническая философия полностью согласна с ортодоксальным католическим богословием, то переживший две мировые войны Шарден утверждал, что материя и ее спонтанное развитие — факты, которые христианин не имеет права игнорировать. Когда в 20 веке появилось неоязычество, началось движение «с другой стороны»: последователи возрожденных древних религий стали открывать для себя духовную ценность христианства и иудаизма, сохраняя свою языческую идентичность.

Один из основателей современной викки, Алекс Сандерс сказал однажды, что ведовство помогает человеку стать хорошим христианином [2]. Марго Адлер писала о ведьме, считавшей Христа «аватарой Великой Матери – дионисийской инкарнацией» [3]. Для Дж. Гарднера, С. Каннингема, Г. ди Зерига религиозное поклонение Иисусу Христу совместимо с практикой религии викка/ведовство.

Новые язычники в этом смысле повторяют опыт древних. Из книг Нового Завета и из эпиграфических надписей, находимых в городах Римской империи, мы знаем о теосебеях – «боящихся Бога», язычниках, симпатизировавших иудейской или христианской религии (в 1-2 вв. воспринимавшейся как вариант иудаизма). Существовали целые сообщества горожан, связанные исключтительно совместным приношением периодических почестей «Богу высочайшему» (theos hypsistos). Монтанисты, экстатические христиане Фригии, явно испытали влияние культа Аттиса и Матери Богов. Наасены – христианские гностики Палестины – во 2 веке посещали мистерии сирийской Великой Матери [4]. Наконец, сетование русского православного духовенства на «двоеверие» сельской, а порой и городской паствы, тоже не лишены оснований.

Я приведу несколько примеров современного «христианского язычества». Необходимо сделать два предварительных замечания. Во-первых, многие христиане неизбежно увидят в этих примерах искажение собственной религии – в худшем случае, ересь, в лучшем – заблуждение. Мне не кажется, что с научной точки зрения мнение этих христиан следует считать эталоном, даже если оно вполне согласно с «учением отцов церкви», догматикой той или иной версии христианства и т.д. Выделение «основного потока» христианства и «маргиналов» — подход, не имеющий иных оснований, кроме религиозной ангажированности. Для историка религии любая, сколь угодно незаметная религиозная группа – предмет, от которого нельзя отмахнуться, просто сравнив ее с чем-нибудь другим и назвав «сектой». Следует прислушаться к словам христоязычников и попытаться оценить их, по возможности, исходя из их собственного опыта. Во-вторых, многие язычники неизбежно увидят в этих примерах искажение собственной религии – в худшем случае, ересь, в лучшем – заблуждение. Само использование слова из христианского «языка ненависти» (ересь) призвано заставить этих язычников задуматься о собственной позиции, и о том, насколько она соответствует тем ценностям, которые многие их них декларируют – в первую очередь, веротерпимости и свободы религиозного поиска.

Аперспективная религиозность

Ривер и Джойс Хиггинботам, авторы монографии о христоязычестве (2009), пишут во введении:

«Многие встреченные нами люди идентифицируют себя как язычников, но при этом включают некоторые христианские практики в свою духовность, например, празднование христианского литургического года наравне с языческим, чтение розария, пение псалмов, принятие причастия, посещение молельных собраний христиан-харизматов или мессы, поклонение Деве Марии. Эти люди часто называют себя христоязычниками, или, если их языческие практики основаны на викке – христианскими викканами. Другие идентифицируют себя как христиан, но включают в свою духовность языческие элементы или практики духовных систем, ориентированных на землю (Earth-Oriented). Мы видел прихожан христианских церквей, пасторов, священников и даже монахинь, соблюдающих солнцестояния, использующих карты таро, работающих в круге, почитающих божественное в той форме, как оно представлено в других верах, гадающих по дыму, практикующих астральные путешествия, использующих барабаны, признающих Божественное Женское начало, занимающихся йогой и другими видами медитации…

По нашему опыту, те, кто решает смешивать практики или верования разных традиции, поступает так осознанно. Чаще всего, такие люди чувствуют глубокую склонность к определенным практикам или учениям, и принимают их с чувством глубокого уважения к тем культурам, откуда они их заимствуют. Мы пока еще не встретили никого, кто бы сочетал языческие и христианские практики с целью насмешки или надругательства над той или другой верой. Христоязычники, напротив, часто чувствуют, что их знание традиции и сознательное принятие альтернативных практик другой веры является средством почтить, а в некоторых случаях – «исцелить» ту или иную религиозную традицию. Само «смешивание» является для таких людей религиозным актом…Мы думаем, что такая духовность является знаком перехода культуры к мировоззрению, называемому некоторыми «постиндустриальным» или «аперспективным». Это означает, что человек может одновременно придерживаться различных мировоззренческих перспектив, уважительно относясь к каждой из них, но не совершая выбора в ущерб той или другой и не пытаясь примирить кажущиеся противоречия между ними» [5].

Перед нами проходит вереница экзотических, гротескных самоназваний: христовиккане, христианство Богини, гностические виккане, виккане-каббалисты… Некоторые из этих деноминаций названы с долей юмора: EpiscoPagans (т.е. Episcopalians — американские англикане+pagans), Jewitches (ведьмы-евреи), виккатолики и Pagans for Jesus (отсылка к Jews for Jesus – «Евреи за Иисуса»).

Пытаясь осмыслить мотивы, движущие носителями и изобретателями этих странных направлений, Хиггинботамы вводят понятие «интердуховности» (Interspirituality). Это осознание взаимосвязанности разных духовных путей человечества, их взаимозависимости [6]. В современном мире такое осознание – не роскошь, а условие выживания общества: «Если мы допустим, что выживание всего мира зависит от того, как разные общества смогут мирно уживаться друг с другом и что некоторая степень терпимости или даже одобрения различий в верованиях и культуре – необходимая для этого предпосылка, означает ли это также, что это касается лично вас? То есть, чтобы жить в мире, не должны ли вы сами терпимо и одобрительно относиться к различиям в культуре и верованиях? Если вы сами не способны на это в своем индивидуальном бытии, почему общество должно преуспеть в этом в бытии коллективном? Если разные религии больше не могут вести друг с другом священные войны, расправляться друг с другом силой оружия и враждебной пропаганды, означает ли это, что вы сами должны прекратить вести священные войны с чужими верами в собственной душе, расправляясь с ними и подавляя их? И если священные войны в душах не прекратятся, прекратятся ли они когда-нибудь во внешнем мире?» [7]

Очень важен для авторов термин «верования»: это те предпочтения, которые помогают нам осмыслять мир. Они с неизбежностью ограничивают нас: любые верования «отфильтровывают» те сигналы реальности, которые не имеют к ним отношения или могут оказаться неудобными. Если многих христиан их верования заставляют игнорировать богатство человеческой сексуальности, то многие язычники еще с большей легкостью отмахиваются от проблемы зла или религиозного смысла человеческой истории. Помимо религиозных существуют еще и другие верования, связанные с экономической, социальной, политической жизнью, с нормами общежития, запретами и табу. Вся книга является анализом верований, и их взаимодействия в открытом обществе. Рефлексия верований с точки зрения их истинности, пригодности и эффективности является, по мнению авторов, настоятельной потребностью современного человека любого мировоззрения [8]. Хиггинботамы деконструируют принятые (прежде всего в языческом сообществе) конвенции по поводу того, что такое «монотеизм», «политеизм», «язычество» и «христианство», показывая неоднородность того и другого, и смотрят, как отдельные элементы обоих религиозных миров работают в жизни современных людей, язычников, черпающих вдохновение из христианских учений и практик, и христиан, открывающих духовное богатство древнего и современного язычества. Большая часть книги – интервью с «христоязычниками» всех направлений, собрание захватывающих, глубоко личных историй взаимоотношений современных западных людей с божественным и священным.

Книга Хиггинботамов – довольно сложное чтение: авторы оперируют научными и паранаучными теориями развития (Дж. Фоулер, К. Уилбер), обращаются к концепции «холона» (целостности, включающей в себя другие целостности), чтобы описать «аперспективную» духовность христоязычников. Эта духовность, по их словам, опирается на «глобальность мифического» или даже на «архетипически-мифическое» [9], а не на буквальное истолкование мифов или их рационализацию, как привычная нам конфессиональная духовность. Сами мифы – «истории, наделяющие мир смыслом» — осознаются лишь как субъективные конструкты, за которыми, тем не менее, лежит реальность, которую они описывают адекватно собственному контексту. Собственному, но далеко не любому. Это осознание делает человека ответственным за выбор (или создание) мифов, значимых для него, и наделяет его свободой оперировать этими мифами на свой страх и риск.

Таким образом, перед нами вырисовывается принципиально новая модель отношения между отдельными религиями и духовными программами. Это модель, основанная на их открытости и взаимном сотрудничестве, а не на замкнутости и соперничестве, на «инклюзивном», а не «эксклюзивном» поведении. Можно добавить только, что эта модель не нова: развиваясь, религии, включая авраамические, неизбежно вели себя «инклюзивно», заимствуя доктрины и символы у других, иногда враждебных групп. В Европе, начиная с эпохи Возрождения, всегда существовали межконфессиональные и межрелигиозные духовные пути – церемониальная магия, масонство, алхимия. Современная Телема, мистико-магическое учение, опирающееся на наследие Алистера Кроули, задействует символизм, христианский по происхождению, хотя зачастую телемиты сами причисляют себя к неоязычеству.

Посмотрим, как этот подход реализуется в духовности конкретных людей.

 «Христианская ведьма»

Аделина Сен-Клер называет себя «христианской ведьмой» (Christian Witch). Она – выпускник языческой магической школы «Растущей луны» (Crescent Moon) в Монреале (Канада), автор, публикуемый издательством «Ллевеллин». Католичка по воспитанию, она поклоняется «мужской» Троице (Богу-Отцу, Иисусу Христу и Св. Духу), и «женской» Троице (Деве Марии, Марии Магдалине, Софии-Премудрости Божией), видя в последней женское воплощение божественности. Совершая крестное знамение, она произносит: «Во имя Отца, Сына и Святого Духа, Марии Матери, Марии Магдалины и Софии. Аминь». Называя женские имена, Аделина касается сердца, губ и лба [10]. Вот, как сама Сен-Клер формулирует свою христианскую веру:

«Я верю во Всевышнего, сотворившего все, что есть.

Я верю, что он послал Иисуса, чтобы мы могли познать его, и чтобы он мог познать нас.

Для этого Иисус был рожден женщиной, принявшей свою миссию добровольно и с полным ее осознанием.

Иисус, Бог, воплощенный в человеке, полностью воспринял человеческую природу.

Иисус учил нас прежде всего любить и жить с открытым сердцем.

Он погиб на кресте и воскрес из мертвых, став живым символом надежды и великой силы жизни, торжествующей даже над смертью.

Его царство придет опять, чтобы мы воссоединились с нашим Истоком.

Он послал свой Святой Дух, который пребывает с нами и всегда подсказывает нам путь.

В свете Христа мы все братья и сестры. Мы собираемся вокруг предания, оставленного нам святыми – теми, кто знал его и понимал его учение, сохраня это учение србственной верой. В этом свете смерть не властна над нами» [11].

Вот, что она вкладывает в самоназвание «ведьма» (witch):

«Ведьма поклоняется (worships) Богу и Богине.

Она почитает (venerates) богов и богинь из пантеонов древнего мира [12].

Она совершает магические ритуалы и творит заклинания.

Она считает всю природу священной.

Она живет между двумя мирами – освязаемой реальностю и невидимой вселенной.

Она может принадлежать к ковену или традиции, или работать в одиночку.

Она следует Викканскому совету, Закону Тройного воздаяния и Наказу Богини, который напоминает нам: «твой поиск и твое стремление не приведут тебя ни к чему, если не обретешь то, что ищешь, в себе самом, ибо воистину; я была с тобой с самого начала, и меня найдешь в конце своего пути»» [13].

И, наконец, вот формула пути «христианской ведьмы»:

«Я христианская ведьма, ходячее противоречие.

Я черчу волшебные круги и творю заклинания в дыму благовоний, среди мерцающих драгоценных камней.

Я следую заветам Иисуса, учившего любви и состраданию.

По моему духовному пути меня ведут ангелы, святые, женщины-воительницы, описанные в Торе, мироносицы и Святая Троица.

Моя чаша и мой котел – Святой Грааль.

В моем кадиле – ладан и мирр.

Четыре архангела сторожат врата моего круга.

Мои священные писания – Библия и гностические евангелия.

Мои мифы – мифы книги Бытия и притчи.

Мой ангел-хранитель – мой дух-проводник.

Мой Бог – дыхание жизни, из которого произрастают все ветви, цветы и плоды на Древе Жизни.

Я чту христианские аспекты саббатов.

Я чту языческие аспекты христианских праздников.

Я делаю то, что запрещают служители моей церкви.

Я хожу на литургию.

Я – жрица на моих собственных ритуалах.

Я верю в благословенную святость земли и небес.

Я верю в красоту женской духовности.

Я не обращаю других, не угрожаю им вечными муками.

«Если ты не вредишь никому, поступай, как желаешь».

«Возлюби ближнего твоего как самого себя».

«Все дела любви и наслаждения – мои ритуалы».

«Порадуйтесь со мною, ибо я нашла то, что потеряла»» [14].

Ее поиск был нелегок. Большая часть книги «Путь христианской ведьмы» – исповедь, описание сомнений, разочарований и противоречий, которые кажутся неразрешимыми: «Бывали темные моменты, когда я разрывалась между чувствами вины за то, что я покинула свою традицию и желанием реализовать мой магический потенциал. В такие моменты я чувствовала себя по-настоящему одинокой. Наиболее проблемные аспекты обоих традиций тогда вставали передо мной и мучали меня мутной пляской, которая казалась бесконечной» [15]. Это хорошая духовная автобиография современного человека, с его характерными вопросами и проблемами. Рассказывая об унижении, испытанном, когда ей пришлось сообщать исповеднику о своих юношеских сексуальных прегрешениях, а потом о своем конфликте с родителями по поводу добрачной связи, Сен-Клер заключает: «…Я не позволю другим разрушать мою жизнь, не позволю втаптывать мою любовь в грязь. Любовь была моим сокровищем. Все мое существо было исполнено этой истиной. И я читала в глазах любимого то же убеждение. Только извращенный ум мог увидеть зло в нашем союзе…Вокруг себя я стала замечать наследие тысячелетнего господства иудеохристианства, золотую клетку, куда патриархат загнал женщину. Его идеология невидимо пронизывает всю нашу жизнь, медленно убивая нас, подобно раку…И в этом виновата церковь. Это она осквернила мою сексуальность, увязала с грехом мою детородную миссию, отказала мне в праве священства. Мир слепо последовал за нею, сделав нас всех дешевой рабочей силой, гражданами второго сорта, живым товаром, который можно продавать, торгуясь о цене. И это разрушило не только душу женщины, но и душу мужчины, ибо всякий, не похожий на альфа-самца в глазах патриархального общества оказывается ничем не лучше женщины» [16].

Для Сен-Клер божество проявляет себя многообразно – не идет речи об исключительности христианского откровения как истины о самом главном: «Поскольку наше понимание божественного ограничено нашей человеческой природой, закономерно, что возникает множество божественных имен и манифестаций, которые помогают людям контактировать с ним. Наше понимание ограничено нашей способностью давать имена вещам и явлениям. Часто, и особенно часто в духовных вопросах, слова неспособны описать наш опыт или наше учение. Тогда на место слов заступают состояния, чувства или символы…Часто меня спрашивают, всерьез ли я верю в то, что Иисус – бог, а Мария – богиня. Но я на самом деле не знаю, что есть Бог…Я верю в силу, которая вечно творит мир. Я верю, что Иисус – воплощение этой силы…В Марии Божественная Женственность раскрылась миру, как никогда прежде. Это делает ее Богиней для меня. Другие люди, нашедшие в себе святость и преодолевшие свои человеческие ограничения…божественны для меня. Они – божества» [17].

Божественная Женственность (Divine Feminine) – наиболее дорогая для Сен-Клер часть языческого наследия: «Одна из причин, по которым я оставила традиционное христианство – поиск великой Богини. Как и мой Бог, она – божество с тысячью лиц. Она – Афина, дева-воительница; Керридвен – колдунья, шепчущая заклятья; Исида, страж жизни; и Морриган – богиня войны и разрушения. Ее лики – женщины-воины, о которых говорит Тора, Матери Сара, Ревекка и Рахиль, Дева Мария и Мистическая Невеста Агнца. Она – щедрость земли, дарующая и питающая всякую жизнь. Она вокруг нас. Как я могла просто отмахнуться от нее? Она повсюду. Когда я узнала ее, я поняла, почему не могу обойтись без нее – Она часть меня. Она живет во мне…

…Как христианка, я всегда стремилась к совершенству характера, пытаясь развить в себе сострадание и мягкость к людям, подавляя вспышки гнева, страсти, агрессию, которая временами возникала без видимых причин. Узнавая Богиню, я начала понимать, откуда происходят эти приступы гнева и временного помрачения. Это темная луна, уничтожительница, Изгоняющая. Это – обитель возмущения несправедливостью, силы, которая защищает огнем безумия. Она – часть меня, и она – благо. Я приняла эту часть себя, как дар» [18].

Сен-Клер откровенно говорит о проблемах, которые возникали и возникают у нее с принятием многих этических учений церковного христианства: «Я верю в фундаментальную доброту людей. Плохие условия создают те уродства, которые мы принимаем за должное положение вещей: алчность, ненависть, насилие…Я не настолько наивна, чтобы не замечать, что в мире есть и большее зло. Но на мой взгляд, оно лишь окружает нас, но не обитает в нас…Вот почему я нахожу церковную полемику о грехе такой отталкивающей. Если зло разъедает само сердце нашего бытия, то зачем нам стремиться к благу? Ради сомнительного «рая» за гробом? Царство небесное – здесь и сейчас. Наша вечность уже началась. В мистической традиции пришествие Мессии – это не явление царственного жреца, это появление нового сознания, эволюция человеческого состояния…Существуют неблагоприятные течения, препятствующие нашему пути к достижению этого высшего сознания. Их можно назвать злом или грехом…Все, что отделяет нас от божественного в нас и от нашей связи с чем-то, что выше нас, является грехом, разрывом наших отношений с Божественным» [19]. Точка зрения, высказываемая Сен-Клер, тяготеет не к католицизму, в котором она была воспитана, и даже не к католической мистике (целиком основанной на осознании собственной неискоренимой греховности), а к оптимистическим инвариантам протестантской мистики 17-19 веков. Возможно, православный Николай Бердяев нашел бы у Сен-Клер отблеск «христианства творчества», бросающего вызов изживающему себя средневековому «христианству спасения».

В то же время, Сен-Клер не испытывает затруднений по поводу Библии: «Наши десять заповедей предостерегают нас о конкретных вещах, которые мы не должны делать, чтобы не вредить другим. Они все отлично согласуются с Викканским советом» [20].

За религией Аделины Сен-Клер стоит мистический опыт, о котором она подробно рассказывает. В одном из видений ей явилась Мария Магдалина, страдающая вместе с Христом – так Аделина убедилась, что они вдвоем составляют единую божественную чету. В одну из Страстных пятниц «голос Магдалины» сказал христианской ведьме: «Наш чин и наше священство (our order and priesthood) всегда были подпольными и тайными. Так было всегда, и так всегда должно быть». Сек-Клер так истолковала это послание: «Многие из нас фантазируют о тайных обществах и спрятанных документах, о наследии учений, которые были утеряны для мира. Думаю, в этом смысле слова Марии Магдалины звучат довольно захватывающе. Но, судя по ее тону, она не имела ввиду привилегию обладания тайной. Она говорила о серьезности выбора и об ответственности. Ее миссия не принесет тебе престиж или славу. Она не изменит мир и не вызовет глобальную религиозную революцию. Это частное дело» [21].

Последнее важно для понимания того, как индивидуальный духовный путь, согласно Сен-Клер, должен проявляться в большом мире людей: «Мы должны нести людям свой свет, а не свою систему верований. Последняя не должна становиться центром нашей миссии…Сохранив нашу веру в тайне, мы лучше справимся с нашей главной миссией – миссией сострадания, не привлекая излишнего внимания к своим эго» [22]. Не случайно Сен-Клер так часто использует слово, которые многие язычники не любят: «смирение».

Однажды ее спросили: «Зачем сохранять христианский аспект традиции, если Ваш путь – ведовство?..» Аделина ответила так: «Я сохраняю его, потому что не вижу причины от него отказываться. Всю мою жизнь он был для меня источником удивительных благословений. Когда бы я не испытывала нужду, мне отвечали. Сколько я себя помню, я всегда общалась с Иисусом и Марией. Они мои друзья, и я не могу просто отречься от них» [23].

Книга завершается еще одним символом веры:

«Я верю в единство в многообразии.

Я верю в святость Христа, его миссию и его учение.

Я верю в священную полярность вселенной, проявляющуюся для нас в двойственности мужского и женского.

Я верю в Бога как глагол [24], процесс вечно исполняющегося творения (a process of ever-fulfilling creation).

Я верю в квантовую природу жизни, в магию намерения и взаимности, в силу мысли и во вселенское сознание. Я верю в манифестацию воли.

Я верю в святость земли, ее циклов и ритмов.

Я верю, что я – священный процесс в самотворении Бога, и творец в квантовом поле земли.

Я верю, что любовь превыше всего.

Я верю, что у нас есть основание для надежды и веры, и что мы созданы, чтобы радоваться великолепию всего сущего» [25].

Аделина Сен-Клер – это христианка (католичка), пришедшая в ведовство (witchcraft – она нигде не называет свою религию Wicca), не порывая со своей традицией, а напротив, находя в ней силы для ведовского пути. Далее мы переходим к опыту язычников, сознательно обращающихся к христианскому наследию.

Дети святого Грааля

«Вместе со своими апостолами он составлял ковен из тринадцати человек…Он применял божественную магию для исцеления и помощи другим…Он видел творящую руку Божества даже в самых незаметных проявлениях природы. Он избегал горделивого аскетизма показного благочестия, пируя и разделяя радости жизни с простыми людьми, которым он принес весть надежды. Он установил мистические обряды, нацеленные на возвращение нам единства с Божеством. Как Таммуз, он умер. Как Осирис, он сошел в страну мертвых. Как Аттис, он воскрес, и, как Митра, он вознесся в светлый сонм бессмертных» [26].

Так пишет Шэдвинн (1994) – основатель Ордена Таинств Грааля (Ordo Arcanorum Gradalis) – о Христе, который в ритуалах ордена прославляется как один из страдающих и воскресающих богов. Сам центральный символ Грааля – «ни языческий, ни христианский» — был взят этим орденом, практикующим «западную мистериальную традицию», зафиксированную как в языческих, так и в христианских источниках. Основным ритуалом в мистериях Грааля является Месса Грааля, которая совершается сразу после Великого ритуала. Месса начинается словами: «Святая матерь, здесь мы зримо совершаем таинство в воспоминание Твоего Возлюбленного Сына, известного издревле под бессчетными именами: Адониса, Аттиса, Диониса, Таммуза, Осириса, Орфея, Иисуса и Пана». «Смотрите! – возглашает служитель во время «освящения» и «возношения» гостии — Торжествующий Бог Распятый восстал в силе из гроба, попирая ад и царство смерти, восходя в сиянии солнечной славы…Будь благословен, первородный Бог живого зерна, скошенный жертвенным серпом, размолотый, чтобы мы могли жить!…Узрите Того, Кто возлюбил до смерти, чтобы Жизнь восстала вновь!» [27] История смерти и воскресения Христа здесь обыгрывается в духе викканских представлений о жертвенной миссии Бога Урожая: сын и супруг Великой Богини вечно поддерживает мир своей смертью и своим перерождением.

Другой языческой традицией, активно задействующей христианское наследие, является тринитарная викка – движение, формировавшееся с конца 90-х [28]. Нэнси Чандлер Питтман, жрица и главный популяризатор этой традиции, называет ее «одним из путей американской традиционной викки», который «работает исключительно с христианским пантеоном». Питтман утверждает, что «в практике американской традиции викки не существует строго установленного пантеона, а потому наш пантеон столь же правомерен, как заимствованный из любой другой культуры. Викка предполагает почитание Богини и Бога – а в христианском пантеоне имеется множество богинь…Христианская викка – это не название традиции, а скорее общеописательный термин, призванный указать на то, с какой культурой она работает, как кельтская, александрийская или дианическая викка». Тринитарная традиция «обращается к многочисленным богиням из гностицизма, каббалы, псевдоэпиграфов и к ранним синкретическим персонажам, открытым на стыке еврейского и греко-римского влияния: Софии, Шхине, Деве Марии, Марии Магдалине, Лилит как Темной Матери, сестре-близнецу Шхины, Ашере…Барбело, Зоэ и Благодати». Тринитарные виккане – «христиане-политеисты[;]…мы верим, что божественное – «Бог и Богиня» — имманентно, а не трансцендентно…Мы знаем, что существует Единая Вселенская Сила, но воспринимаем ее в Дуальности Божественного Пола – как Женское и Мужское». Очень важна оговорка: «Такие представления как спасение, избрание, проклятие, Страшный Суд, грех, ад, дьявол не имеют места в тринитарной традиции» [29]. Основные праздники традиции: эсбаты, на которых почитается Богиня, и «кириаты» (от греч. Kyrios – «господь»), солнечные праздники, отмечающие путь Бога, Солнечного Христа, по Колесу Года.

Заключение

Молодой психолог по имени Кёрк, выросший семье методистов, увлекшись Нью-эйджем, создал языческую группу. Позже, решив, что «живя в христианской культуре, необходимо знать религию Бога Авраама», он, за компанию с другом, недавно обратившимся в русское православие, стал посещать православную миссию. Миссии нужна была помощь в социальной работе, на литургии. Когда Кёрк встретился с епископом, тот, по словам Кёрка, «закрыл глаза, к чему-то прислушался, и изрек, что Святой Дух желает, чтобы я был священником…Я сказал ему, что я язычник…, но он ответил, что это не важно. Так что я стал изучать православную литургию. В конце концов, я неуютно себя почувствовал в роли православного язычника, и оставил занятия. Однако другие церкви, зная о моих организаторских успехах, просили у меня помощи….Каждая из них предлагала мне курс обучения, и я их все прошел – у адвентистов седьмого дня, вольных методистов, в «Церкви Бога». Я читал проповеди, давал причастие, крестил и исцелял Духом на протяжении двух лет. Они все знали что я язычник, и я постоянно у них спрашивал, как они к этому относятся. Они отвечали, что тут нет никакой проблемы, если я не проповедую нехристианские учения в церкви». Наконец, Кёрк получил посвящение от независимого католического епископа, посвященного «в несколько линий апостольского преемства, относящихся к греческой православной, римско-католической, либеральной католической, гностической и старокатолической (утрехтской) церквам». Став епископом, Кёрк открыл в штате Южная Каролина языческую семинарию (Cherry Hill seminary, 1997 [30]), которая работает до сих пор, готовя языческих священнослужителей [31].

Такое явление, как христианское язычество (или языческое христианство) существует, нравится нам это, или нет. Разрушение привычных конфессиональных барьеров, которое оно вызывает, может оказаться для нас непривычным или даже травмирующим, поскольку эти барьеры – часть нашего представления о мире, о том, «как все должно быть». Христоязычники, о которых шла речь выше, вовсе не хотят ни шокировать, ни обижать нас – христиан, виккан или других язычников. Их вера нужна им не для того, чтобы эпатировать публику. Они вполне «серьезны» в своем выборе – если под серьезностью понимать не слепое поклонение мертвым реликвиям культурного опыта и традиции, а готовность к рефлексии, часто – болезненной, но всегда направленной против самообмана и неправды и всегда стремящейся к «Царству Божьему внутри нас».

Христианское язычество – принципиально проблемное явление. Если апологеты всех церквей и религий стремятся затушевать или рационализировать противоречия своих учений, христояызчникам нравится их подчеркивать. «Ходячие противоречия», они предельно реализуют парадоксальность нового язычества как такового. Нечего и говорить, что такая позиция чревата для тех, кто ее избрал, серьезными опасностями – начиная от чисто интеллектуальных проблем заканчивая экзистенциальными, а, возможно, и физическими катастрофами, вызванными «битвами богов» или «битвами с богами». Кроме того, непонимание окружающих редко способствует счастью, о чем современным язычникам хорошо известно по опыту. Искренние искатели заслуживают большей, благодарности, чем им обычно уделяется – ведь, ища для себя, они, быть может, ищут для всех.

Примечания:

[1]Shadwynn. The Crafted Cup: Ritual Mysteries of the Goddess and the Grail. St. Paul: Llewellyn, 1994. P. 36.

[2]Hutton R. Triumph of the Moon: A History of Modern Pagan Witchcraft. Oxford, Cambridge: Oxford University Press, 1999. P. 334. «Визуализируя для целения Солнечного Бога, Алекс прибегал к образу Христа «с его красивыми рыжими волосами и поднятыми руками, от которых исходят целительные лучи»» (Farrar S. What Witches Do: The Modern Coven Revealed. N.Y.: Coward, McCann & Geoghegan Inc., 1971. P. 78).

[3]Цит по: Shadwynn. The Crafted Cup. P. 37.

[4]One God: Pagan monotheism in late antiquity/ed. S. Mitchell, P. Van Nuffen. Cambridge University Press, 2010. P. 31-32.

[5]Higginbotham J., Higginbotham R. Christo-Paganism: An Inclusive Path, Woodbury: Llewellyn, 2009. Р. xiv-xv.

[6]Ibid. P. 4.

[7]Ibid. P. 12-13.

[8]«Вера во что-то не схватывает реальность, не содержит реальность, не сводит реальность к самой себе. Большинство язычников подходят к идеям о Боге именно с такой позиции. Они склонны верить, что каждое верование, каждая идея могут быть исследованы, уважительно и вдумчиво. Откуда они пришли? Как и почему они появились? Приносят ли они пользу? Что они говорят нам о реальности и что они говорят нам о людях, которые их озвучили? Рассматривать глубоко укорененные верования – нормально, даже такие, на которых держится вся структура веры. Язычники придерживаются такого взгляда, потому что для них верования – это идеи, которые, хочется надеяться, дают нам информацию о реальности, но не являются сами той реальностью, которую описывают. Исследование идей о Божестве не угрождает Божеству, поскольку Божество – не идея» (Ibid. P. 117).

[9]Ibid. P. 147-149.

[10]St Clair A. The Path of a Christian Witch. Woodbury: Llewellyn, 2010. P. 142.

[11]Ibid. P. 49-50.

[12]Напрашивается аналогия из христианства: поклонение (греч. latreia, лат. adoratio) Богу в Троице и почитание (греч. doulia, лат. veneratio) святых.

[13]Ibid. P. 46.

[14]Ibid. P. xvi-xvii.

[15]Ibid. P. 130.

[16]Ibid. P. 12-13.

[17]Ibid. P. 57.

[18]Ibid. P. 147-148.

[19]Ibid. P. 125.

[20]Ibid. P. 126.

[21]Ibid. P. 135-136.

[22]Ibid. P. 137.

[23]Ibid. P. 164.

[24]Отсылка к книге Дэвида Купера «Бог – это глагол: каббала и практика мистического иудаизма» (Cooper D. A. God is a Verb: Kabbalah and the Practice of Mystical Judaism. N.Y., 1997).

[25]St Clair A. The Path of a Christian Witch. P. 165-166.

[26]Shadwynn. The Crafted Cup. P. 41.

[27]http://www.versacrum.narod.ru/ritualtexts/mass.html

[28]Pittman N.C. Christian Wicca: The Trinitarian Tradition. Authorhouse, 2003.

[29]Pittman N.C. Life As Christian Wiccans, 2009 (http://www.helium.com/items/1364367-real-information-about-christian-trinitarian-wicca); цит. по переводу: http://www.versacrum.narod.ru/thealogic/trinitarian.html

[30] http://cherryhillseminary.org/

[31]Higginbotham J., Higginbotham R. Christo-Paganism. P.196, 209-210.

Оригинал

Фото из tumblr Christian Witch